Открывай ворота.
— Ворота открыть можно. Было бы для кого.
Рухлин нырнул в калитку, и обе половины высоких окованных ворот широко распахнулись перед Надей. В глубине двора, так же как и днем, стояли двое саней, груженных сеном.
— Айда, проезжай, — пригласил хозяин.
Ехать ли? Можно и здесь, не въезжая во двор, сказать все, что нужно... Долго не раздумывая, понимая, что Рухлин уверен: не поедет, побоится, — Надя толкнула Орлика стременами, и он наметом вынес ее на середину двора, почти к самому лабазу, где на плоской крыше громоздился аккуратный стожок сена — запас на случай непогоды.
Из полуоткрытых дверей лабаза вырывались густые клубы пара. Послышалось конское ржанье. Орлик под Надей забеспокоился, запрядал ушами, заплясал на месте. Оглянувшись, Надя увидела неподалеку Ивана Рухлина — он торопливо шел к ней, и еще увидела: двое мужчин закрывают ворота — это были Симон Рухлин и Минька. В голове промелькнула мысль: значит, все время, пока она разговаривала с рыжим, эти двое стояли у ворот, слышали каждое слово. Скорее всего, так велел им Иван. И ворота закрыли тоже, видимо, не без его приказа.
— А ну, пускай откроют ворота. Слышишь? — строго и решительно потребовала Надя.
— Не боись. Не тронем.
— Я и так не боюсь.
— Днем неладно вышло, — оставаясь на расстоянии, сказал Рухлин.
— Не будем повторяться, — оборвала его Надя.
Рухлина крайне удивило и насторожило то обстоятельство, что Надя так смело въехала во двор. И в голосе ее — никакой слабинки. Почему? Может быть, то, что он принял у калитки за ее растерянность и испуг, было не чем иным, как уверенностью в своей силе и безопасности? А он принял кажущееся за сущее? И опять же, эта сквернавка говорит: приехала по делу. Не сама же она придумала какое-то дело, скорее всего, комиссары послали. Не успеешь глазом моргнуть — налетят, и поминай как звали.
— Я совсем не к тому заговорил, чтоб повторяться. Ты, Андреевна, позабудь всю энту сегодняшнюю хурду-мурду. Чего на свете не бывает? Сказывай: по какому делу?
Да, Рухлин ее все-таки побаивается. Вон как запел! А не хитрит ли, рыжая лиса? Ну, да некогда рассусоливать, на дворе почти совсем стемнело.
— За то, что было днем, тебя следовало в ревтройку отправить, проучить, чтоб рукам воли не давал! А я тоже — раскиселилась, как дура... Дело у меня вот какое: запрягай в сани с сеном лошадь и давай за мной.
— Куда? — настораживаясь, спросил он.
— Туда, куда нужно. Следом за мной.
— Надолго?
— Свалишь у Васильевой сено и вернешься.
— Это что же, грабеж? — снова наливаясь гневом, заорал Рухлин.
— По-твоему, может, и так. Обсуждать не будем. Давай побыстрее, время не ждет.
Подошли Симон и Минька.
— О чем беседа? — любезно спросил Симон и, выслушав брата, спокойно, но категорически заявил: — Никто никуда никакого сена не повезет. Вот так, лапушка!
— А я вам никакая не лапушка! — резко оборвала его Надя. И подумала, что, кажется, напрасно затеяла всю эту историю. Конечно, один воз сена не разорит Рухлиных. И не в этом дело. Не следовало одной браться. Надо было заявить в ревтройку. Вот что надо было сделать! Там разбирались бы, как положено. Пожалуй, еще не поздно повернуть дело, и Надя сказала:
— Если не повезете, за мной — в ревтройку! Все трое, скопом!
— Да ты что, Андреевна! — даже не пытаясь скрыть испуга, крикнул рыжий Рухлин.
— А то, что там получше моего во всем разберутся. Айдате! — приказала Надя и тронула коня.
Наперерез ей бросился Симон Рухлин и вцепился в узду.
— Нет, так не будет! И мы никуда не пойдем, и тебя не отпустим. Разговор здесь прикончим!
Надя рванула повод, конь взвился на дыбы, но Симон не выпустил из рук узды.
Словно опомнившись, что-то крикнул ему Минька.
— Слазь, паскуда! — свирепея, заорал Иван и, схватив Надю за ногу, потянул вниз.
— Папаша, бросьте! — крикнул Минька и кинулся к отцу. — С ума сошли! Бросьте!
Надя почувствовала, что ей не удержаться в седле, выхватила наган и пальнула вверх. Тут кто-то вывернул ей руку, она выронила наган и свалилась на землю. Чья-то рука зажала ей рот.
— Давай поднимайся, — ударив Надю носком сапога, сказал Симон. — Иди в избу. Там поговорим. Да смотри, не вздумай визжать — напрочь голову откручу!
— Я те сразу влеплю в дыхало, — добавил Иван, потрясая перед лицом Нади ее наганом.
— Папаша, дядя Симон, отпустите, себе ж хуже делаете! — снова заговорил Минька.
По его тону Надя поняла: разговор о ней был и раньше.
— Молчи, щенок! — прикрикнул рыжий Рухлин. — А то спущу штаны и насыплю горячих.
Договорить ему не удалось — в ворота с силой застучали чем-то массивным. Братья Рухлины без труда догадались — бьют прикладом винтовки.
Так вон оно в чем дело — приехала одна, а за ней следом другие... Кто скажет, кто знает — сколько? Одним словом, влопались!
Надю отпустили, старший Рухлин сунул ей в руки наган.
— Забирай свое хозяйство.
— Именем революции — открывай! — послышалось из-за ворот.
— Ну что, не я говорил вам? — в отчаянии прошептал Минька и побежал к воротам.
А там уже топтался Орлик, по голосу узнавший своего хозяина.
Домой Надя вернулась поздним вечером. Печка стояла нетопленная, в комнате было холодно.
Не разуваясь, Надя опустилась на стул. Хорошо бы сейчас протопить и прислониться к горячей голландке, хотя немного отогреться, но она чувствовала себя настолько уставшей, что у нее не было сил шевельнуться. Кружилась голова, ныли руки и ноги. Все же, превозмогая усталость, она сходила за дровами, затопила печь и, когда поставила на плиту чайник с водой, вспомнила, что с утра ничего не ела.
Похлебав вчерашних щей и выпив кружку кипятка с сахарином, она наконец-то согрелась и почувствовала себя бодрее.
А в голове одна за другой бегут думы, думы...
Не так много дней прошло с тех пор, когда выгнали из города беляков, она же столько всего насмотрелась, столько узнала и пережила, что, кажется, начни рассказывать — ни конца, ни края рассказу не будет, и не считанные дни пролетели, а будто год миновал. Надю наполняло ощущение, будто не она сама куда-то идет или что-то делает, а подхватила ее какая-то сила, закружила, завертела и несет в неизвестном направлении. А Надя ей не сопротивляется — поддается, но все же по временам ее охватывает сомнение — туда ли она идет, то ли делает?
Петр Алексеевич Кобзин не раз хвалил ее, говорил хорошие слова. Но на душе у Нади спокойнее не становилось. А если вспомнить о прошедшем дне... Стыдно! Хотелось сделать как лучше, а обернулось все худым концом. День позора. И забыть его теперь невозможно.
Дважды побывала она в Форштадте у Ивана Рухлина, и оба раза там ей плюнули в лицо... Конечно, все, что ею было задумано, исполнилось: Минька отвез Васильевой не только воз сена, но и костюм, а Иван с Симоном отправлены в ревтройку; но все это не ее рук дело, а Маликова. Да и вообще не подоспей он вовремя, не сидеть бы сейчас Наде в своей горенке и не распивать чаи с сахарином...
В дверь постучали. Надя удивилась — в такой поздний час к ней никто не заходил.
— Входите!
Вошел Обручев.
— Извините, — остановившись на пороге, заговорил он. — Я не слишком поздно? — Вид у него был нерешительный, и казалось, он готов исчезнуть в любое мгновение.
— Да нет, ничего. Проходите, — пригласила Надя, тоже обращаясь к нему на «вы».
