расстрелом грозитесь, а я, видит бог, ничего не могу и не знаю насчет дел других купцов. Я, конечно, понимаю: нельзя было так. Ну не волк же я, в самом деле. Люди-то голодают...
— Нельзя ли покороче? — прервал его Кобзин. — Чего вы, собственно, хотите?
— Снимите с меня обязанности насчет купцов, а я, под честное слово, помогу вам, чем смогу. Так сказать, совершенно добровольно и без всякого принуждения.
— Вот это деловой разговор, — сказал Кобзин. — Так что вы предлагаете?
— У меня есть табуны скота, в степя их угнали, к киргизским баям. Все отдаю! Жертвую! Для голодного люда.
Чего-чего, а такой щедрости Кобзин не ожидал. Что случилось? Конечно, Стрюков не подобрел и не изменил своего отношения к ревкому. Тут что-то другое. Что же именно? Купец не глуп, раскрыть его замыслы не просто. А надо...
— С чего же это вы вдруг так подобрели? — в упор спросил Кобзин. — Не воображайте, что от радости я пущусь перед вами плясать вприсядку. Давайте в открытую. Чего вы от нас хотите за свой, скажем, благородный поступок? Говорите прямо, не бойтесь.
— Вы грозились расстрелом...
— Отменим. Дальше?
— Потом же насчет чужого хлеба, будьте так добры, не знаю я ничего.
— Временно отложим.
— А почему временно?
— Ну отложим. Совсем. Еще что?
— Чтоб разрешили торговать мясом в моих лавках и моим продавцам.
— Почему?
— Чтоб люди знали.
— Хорошо. Но под нашим контролем.
— Тут я не против. И последняя просьба: без вашего пропуска из города выехать невозможно, а табуны-то не рукой подать.
— Пропуск на ваше имя?
— Зачем же? Приказчика пошлю. Коняхин его фамилия. Он у меня за главного хозяина, можно сказать, всему голова.
— Ну, что ж, Коняхин так Коняхин, пусть приходит. Когда думаете послать?
— В любой день. Хоть и завтра можно.
Выйдя из кабинета, Стрюков довольно потер руки — хотя и дорогой ценой, но все же ему удалось отвести нависшую над головой опасность. А там поживем — увидим. Надо срочно разыскать Коняхина.
А Надя в это время горячо доказывала Кобзину, что неспроста Стрюков затеял эту новую игру.
— Посмотрим, посмотрим, — говорил Кобзин. — Возможно, тут кроется что-нибудь... Но все-таки он правильно меня понял... А умирать никому не хочется. Он хитер, да и мы не лыком шиты. Давай продолжим нашу беседу. И условимся — этот разговор секретный, о нем знаешь только ты да я. Согласна?
— Если это нужно, Петр Алексеевич.
— Нужно, очень нужно! И еще одно условие: прошу быть со мной совершенно откровенной. Ты можешь принять мое предложение, можешь и отказаться. Никакой обиды не будет... Так слушай: пользуясь тем, что ты решила ехать в Урмазымскую крепость, я хочу дать тебе одно серьезное поручение. Суть его вот в чем... Сначала выслушай, подумай. Ответ потом дашь.
Кобзин прошелся по комнате.
— Если согласишься, тебе придется побывать в Заорье и на прииске Синий шихан. Повидаешь там комиссаров и командиров красногвардейских отрядов и передашь им письма... — Он замолчал, задумался. — Письма будут коротенькие, они нужны только для того, чтобы там поверили тебе, что ты от нас, главное же в том, что ты должна будешь передать на словах о телефонном разговоре с товарищем Лениным. Обо всем этом я тебе расскажу подробно. На память не жалуешься? Хорошо, это очень важно!.. Повторяю: поручение не только серьезное, но крайне опасное. Письма ни в коем случае не должны попасть в руки беляков. Ты меня понимаешь?
— Конечно, Петр Алексеевич.
— Пока все. Иди, подумай хорошенько, а завтра скажешь о своем решении.
— Хорошо! — отозвалась Надя и пошла к двери, но вдруг решительно остановилась среди комнаты. — А знаете, Петр Алексеевич, мне особенно долго думать не приходится. Я все поняла и, можно сказать, сразу же решила: если это надо, я согласна.
— А ты не спеши, не спеши, — полушутя прикрикнул на нее Кобзин. — Семь раз примерь, один раз отрежь! С окончательным ответом жду завтра утром.
Во время посадки на поезд Надя неожиданно увидела Коняхина. Он изо всех сил проталкивался к вагону, кому-то что-то кричал, кому-то грозил, но в посадочном столпотворении, где все орали и толпились, ничего нельзя было расслышать и понять, кроме одного — что все рвутся к вагону.
Надя пробиралась совсем недалеко от Коняхина; еще бы усилие — и она вслед за приказчиком проникла бы в вагон. Но она сообразила, что ей не следует ехать со стрюковским подпевалой, и стала выбираться из толпы, чтобы пробиться к другому вагону. Это оказалось не таким уж легким делом. Хорошо еще, что руки у Нади были свободны, вся ее поклажа в котомке за плечами. Выбравшись из толпы, Надя подалась к хвосту поезда и там пристроилась в очередь к другой теплушке. Заснеженный и заиндевевший вагон был битком набит, а у широко распахнутой двери еще стояли около десятка мужчин и женщин с котомками, мешками и сундучками в руках. Надя знала, что это «барахольщики». Собрав дома все, что было ценного из одежды, они ехали в станицы, чтобы поменять это свое последнее достояние на хлеб.
На Надю в очереди зашипели, и какой-то мужчина оттолкнул ее прочь. И к какому бы вагону она ни подходила, всюду была толчея, так что уже стало казаться: с этим поездом ей не уехать.
Жаль, что Кобзин запретил брать провожатых. Будь тут Семен — она наверняка бы одной из первых попала в теплушку, самой же туда, пожалуй, не пробиться, А ехать надо. Надо во что бы то ни стало! Сегодня есть поезд, а через сколько дней пустят следующий — неизвестно.
Надя увидела, что у одной теплушки нет очереди, и ринулась туда. Несколько мужчин пытались задвинуть изнутри дверные створки, но, хотя они старательно подбадривали друг друга и, покрякивая, нажимали плечами, дверь не закрывалась.
— Дяденьки, возьмите меня! — взмолилась Надя, подбежав к ним. — Возьмите, пожалуйста!
Но мужчины, занятые своим делом, не обращали внимания на ее просьбы.
В овчинной шубейке и платке, в чиненых-перечиненых валенках, Надя казалась совсем девчонкой. Видя, что на нее не обращают внимания, она подбежала к теплушке и вцепилась в железную скобу, пытаясь взобраться в вагон.
— Куда лезешь? — закричал бородач в солдатской шинели, с пустым левым рукавом, старательно пристегнутым булавкой. — Давай назад, и без тебя духота.
— Дяденька, так мне же ехать надо! — чуть не плача, взмолилась Надя.
— А конхветки тебе не надо? — послышался из вагона женский насмешливый голос.
— Дома тебе сидеть, на печке, а не в поездах ездить, — беззлобно сказал однорукий.
— Так дома с голоду помру. Подсадите!
— Ну, держись!
Однорукий подхватил ее под мышки и, как чурку, зашвырнул в вагон.
Надя даже не успела сказать ему спасибо.
В теплушке народу было битком набито. Те, кому удалось попасть пораньше, как-то пристроились на нарах, многие же сидели прямо на полу, а те, кому не досталось места, стояли. В открытую дверь врывался ветер, и, хотя в вагоне было многолюдно, стоял крепкий мороз. Наконец мужчинам удалось сдвинуть с места словно прикипевшую створку двери. Стало совсем темно, но зато сразу потеплело.
Прокричал паровоз, и поезд тронулся. Оказалось, что среди пассажиров были люди опытные, путешествующие в таких поездах не первый раз и знавшие, что нужно брать с собой в дорогу. Благодаря им вскоре появился зажженный фонарь и запылала чугунная печка. Сразу стало веселее. Когда разместились, то оказалось, что вагон не так уж и переполнен, досталось и Наде местечко в дальнем углу.
