Семен смелый и ловкий. Сколько раз бывал в переделках и всегда выкручивался... Скажи, а если бы сейчас не его, а тебя посылали в Соляной городок — пошел бы?
— А разве он — в Соляной?
Обручев случайно узнал о том, чего не подозревал и что было для него очень важным.
— Туда. Там ведь штаб контрразведки.
— Да. Штаб. Если надо, значит надо... Я тоже пошел бы.
Он стал расспрашивать Надю, как она съездила, что видела. Помня наказ Кобзина, Надя отвечала неопределенно, односложно. Заметив, что она неохотно говорит о своей поездке, Обручев вскоре попрощался и ушел.
И почти тут же прибежал Семен.
— Договорились! Все решено и подписано! Еду, Надь! В самое гнездо.
Наде вспомнилась контрразведка в Крутогорине, крики истязуемых, окровавленный человек, которого тащили казаки, и ей стало жутко. Она протянула Семену руку.
— Сень, береги себя! В контрразведке... страшные люди, зверье. Когда едешь?
— Да оно можно было бы и сегодня тронуться. Понимаешь, Надь, не могу я сидеть сложа руки. А ехать сегодня нельзя. Вечером Петр Алексеевич собирает молодых бойцов — не всех, а, как бы тебе сказать, самых надежных, что ли... Тебе тоже велел приходить. И ты не позабудь.
— А куда идти?
— К нему. Так что до вечера! Ты поспи тем временем.
Надя проснулась, когда за окнами уже стемнело; помня, что ей предстоит какое-то важное дело, зажгла лампешку и в недоумении остановилась посреди комнаты. Чем же она должна заняться? Кажется, что-то неотложное. И вспомнила: надо идти к Кобзину.
Интересно, зачем приглашает Петр Алексеевич?
Надя торопливо причесала волосы, заплела косы. «Не опоздать бы! Сколько сейчас времени? Может, уже глубокая ночь? Или только чуть завечерело?»
— Есть кто у Петра Алексеевича? — спросила она у дежурного.
— Полным-полно. Разве не слышишь? Как пчелы, гудят. Давай двигай. Не начинают, тебя дожидаются, — пошутил он.
— Я, понимаешь, проспала, — призналась Надя, — и не знаю, идти или нет?
— Иди! Только сейчас вошли трое.
Надя открыла дверь.
В кабинете было тесно и душно; кто сидел на стуле, кто примостился на подоконнике, а кому не досталось и таких мест, расположились прямо на полу. Семен оседлал стул у самой двери и отмечал входящих в списке.
— Явились, товарищ Корнеева? Пожалуйста, проходите, — весело встретил он Надю. И, отчеркнув в списке ее фамилию, добавил: — Садитесь на чем стоите. — Тут же сообразив, что шутка получилась грубой, поднялся со стула и предложил его Наде. — Давай садись. Для тебя берег.
Надя села.
— А ты?
— Не беспокойся, на гвозде как-нибудь примощусь, — сказал Семен и направился к столу, где, окруженный молодыми бойцами, стоял Кобзин.
— Петр Алексеевич, по списку все.
— Если так, то будем начинать. Товарищи, занимайте места, где кто сможет. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Надя окинула взглядом собравшихся. Многих она знала в лицо, с некоторыми была знакома. Все это были молодые ребята, такие же, как и она, или чуть постарше. Но девушек не было ни одной.
За столом сидел Джангильдек Алибаев, чуть в стороне — его брат Джайсын, а рядом с ним — студент Сергей Шестаков.
Кобзин постучал карандашом.
— Дорогие товарищи! — заговорил он. — Вас всех, наверное, интересует, зачем мы собрались здесь. Я сейчас объясню, в чем дело. Вы, конечно, знаете, что у нас в городе есть организация большевиков. Я член этой партии, так же как и комиссар Алибаев и командир нашего отряда Аистов. Нас еще называют коммунистами. Всего в Южноуральске нас набирается около ста человек. Вы не обижайтесь, что я говорю так просто, словно учу вас азбуке. Дело в том, что не все знают об этом. Мало нас, правда? Город такой огромный, больше пятидесяти тысяч людей живут в нем, а нас всего около сотни. В отряде, скажем, тоже не одна тысяча бойцов, а коммунистов — все та же сотня.
Нас пока мало, это верно, но коммунисты есть в каждом городе и во многих станицах, селах. С фронта пришли солдаты, они уходили беспартийными, а там встретились с большевиками и тоже вступили в партию. И хотя наша партия пока еще не большая, она очень сплоченная, она словно из стали вылита. Вот если бы вы меня спросили: а каждый ли может быть в нашей партии? Я бы вам ответил: нет, не каждый, а только тот, кто всего себя, всю жизнь свою отдал революции.
Ведь многие не понимают, какое большое событие произошло у нас в России, я имею в виду революцию. Мир огромный, на земле много стран, всюду живут люди, а революция произошла у нас. Так почему, почему такое исключение? Может, это случайность? Посмотрите-ка: у царя были войска, солдаты, казаки, черная туча офицерья — не помогло, сбросили его с трона. У Временного правительства тоже были отборные полки, ему помогали из-за границы и деньгами и оружием, буржуазия не жалела капиталов, миллионы тратила, чтоб поддержать это свое правительство, а его все-таки прикончили. Почему, спрашивается?
Потому победил народ в революции, что его вела партия большевиков-коммунистов, готовых на все! Много можно рассказывать о коммунистах, о Владимире Ильиче Ленине — ведь это он создал нашу партию, — так вот, много можно говорить и о нем и о борьбе других большевиков, которым на каждом шагу грозили ссылка, смерть, казнь, а они бесстрашно шли вперед, многие погибли, а те, что выжили, довели дело до конца... Так вот, в нашей партии состоят люди, которые не считают, что их жизнь принадлежит одним им. Друзья мои! Что у человека самое ценное? Ну, конечно, жизнь! Не каждый готов отдать ее за общее дело.
Беляки тоже знают, за что дерутся: они защищают свои поместья, фабрики, заводы, рудники, свою сытую, богатую жизнь. Но многие из них понимают, что у них нет будущего, и они живут по пословице: «Хоть день, да мой!»
А мы? Что мы защищаем? У нас даже хлеба нет вдоволь. И сегодня и завтра будет то же... И до тех пор так, пока не прикончим буржуазию — беляков-живоглотов, пока не закопаем в землю всех врагов революции и не вобьем в их могилу осиновый кол! А тогда начнем создавать свою жизнь. Будет у нас и хлеб, конечно, и о нем сейчас помечтать можно; но не хлеб предел нашей мечты. Мы разрушим норы, в которых живут люди, все эти землянки, построим для всех людей без исключения красивые дома, светлые, с балконами и стеклянными галереями, создадим машины, каких еще нет; все люди будут грамотными, да не только грамотными, а образованными, не будет больше господствовать человек над человеком: равноправие для всех людей — вот что мы завоюем, вот чего мы добьемся! Об этом говорил и писал товарищ Ленин. Я, конечно, передаю все это своими словами. Общественный строй, который мы хотим установить и установим, в первую очередь у нас в России, будет называться коммунизмом. Конечно, все это придет не сразу, и если бы вы меня спросили, когда, в каком году, — думается, я не назвал бы точный срок. Нет. Решиться на такое может только болтун. Я лишь одно могу ответить на вопрос: это время придет! Обязательно придет! Но путь к нему труден и опасен. Не всем под силу идти этим путем. Мне уже около сорока лет. Дойду ли я? Очень хочу, ох как я хочу дожить до того времени, но не знаю, удастся ли... А вот сын мой, Пашка, вон он сидит в углу, да и все вы, его ровесники, вы дойдете! Вам придется доделывать то, что не успели мы. Я разговаривал по телефону с товарищем Лениным... В разных городах — в Питере, в Москве создаются молодежные организации, коммунистические молодежные отряды. Это молодые помощники коммунистов, помощники нашей партии. Это те, кто своими делами доказывает, что они тоже смогут быть коммунистами, что они тоже готовы идти до конца за народное счастье, за дело революции... Ленин посоветовал и нам создать такую организацию.
