— Ты же все знаешь...— сказала Майя очень тихо.
Ах, если бы она закричала, если бы подбежала и ударила ее по лицу — наотмашь!
Но она сказала только — тихо, совсем тихо:
— Ты же все знаешь...
— Нет, я не знала!..— вырвалось у Лили.— Я не знала, что так получится!
И вдруг мелкие слезы покатились по ее щекам и закапали на пол. Закрыв лицо руками, она упала на стул. Рыдания рванулись из нее безудержным потоком.
— Лиля... Лилечка... Лилька... Ну, Лилька же!..— на разные лады повторяла Майя, гладя ее по голове, но Лиля не могла остановиться.
— Я знала, я знала, все знала...
— Чудачка... Ну что, что ты знала? Ты-то здесь при чем?
У Майи были мягкие печальные руки, в голосе — ни раздражения, ни упрека, только жалость и грусть...
Лиля резким рывком вырвалась, вскочила, отпрянула к стене. Щеки ее горели.
— Зачем ты притворяешься?..— крикнула она, тяжело дыша.
— Зачем? Как будто все вы не знали, зачем я к вам приходила! И что я шпионила за вами, и доносила директрисе, и пьесу украла. Как будто вы не знали!.. Знали! Только считали себя выше всех! Вы все такие благородные, а я — дрянь, дрянь, дрянь! Ты и сейчас думаешь, что меня даже ненавидеть нельзя, даже ненавидеть меня унизительно, а можно только презирать и жалеть! А мне не нужно вашей жалости, не нужно! У-у, какие же вы все... И как я вас ненавижу!
Майя молчала, только лицо ее потемнело, и прежняя растерянность сменилась в нем каким-то брезгливым состраданием. Она в упор смотрела на Лилю, прижавшуюся к стене и бешено колотившую по ней маленьким злым кулачком.
... Вдруг, словно обессилев, Лиля рухнула на пол и обхватила руками Майины ноги в белых пыльных тапочках.
— Прости меня... Я с ума сошла... Я сама не знаю, что говорю! Разве, я знала, что так получится?.. Я люблю его, Майя, люблю, люблю!..
Майя попыталась поднять ее, но не сумела и сама опустилась и села рядом, и Лиля плакала, уткнувшись ей в колени, мешая слезы и горячечный шепот.
— Если бы мне сказали, что я дойду до этого... Думаешь, мне было так просто?.. Но разве я виновата... Он больше не хотел видеть, не хотел замечать меня... С того самого вечера, когда пощечина... Помнишь? Он говорил только с ней, с ней одной... Конечно, она сразу поняла, с кем имеет дело... Эйнштейн, философия... Я тоже пробовала, я играла в его пьесе... Но он... Тогда я решила отомстить... И тут меня вызвала директриса... Я хотела его честно про все предупредить. Но он ничего не слушал... Не верил... И теперь все кончено, навсегда!.. Но разве я виновата? Разве я виновата? Это она! Все — она!
Лиля подняла залитое слезами лицо и с неожиданной убежденностью сказала:
— Я ведь знаю, она его не любит!
Майя слушала ее, не перебивая, и гладила шелковистые черные волосы, а за окном темнело, и подступала ночь. Лиля удивленно вгляделась в Майино лицо и вдруг заметила на ее глазах слезы.
— Ты плачешь? — испуганно сказала она и приподнялась на локтях.— Ты?..
— Нет,— сказала Майя.— Это я так.
Но она не стерла слез и смотрела не на Лилю, а куда-то в окно, и стало так тихо, что Лиля услышала, как на кухне капает из водопроводного крана.
— Ты ищешь виновных... Но разве кто-нибудь виноват, кроме тебя одной?..
— В чем я виновата? В чем?.. Что я его люблю?..
— Есть люди, которым одной любви мало...
— Хорошо тебе говорить, если ты...
Но горечь, прозвучавшая в Майином голосе, уколола Лилю внезапной догадкой:
— А ты?.. Ты тоже... кого-нибудь любишь?.. И тоже...
— Потом,— сказала Майя.— Когда-нибудь я тебе все расскажу. Не сейчас...
Они обе помолчали, думая каждая о своем.
Первой опомнилась Майя.
— Что же мы сидим? Я должна идти к Климу. Мы договорились у него встретиться.
Она стремительно вскочила, включила свет, и Лиля, наблюдая за Майей, торопливо приводящей себя в порядок перед зеркалом, вновь ощутила себя одинокой, никому не нужной.
— Что же мне делать?..— растерянно произнесла она, поднимаясь с пола.
Мысль о том, чтобы сейчас вернуться домой, где ее ждут билеты и учебники, показалась ей невозможной.
— Нет, кажется, я знаю, что мне делать...— медленно проговорила она, чувствуя, как по ее телу пробежала холодная дрожь. Кажется, знаю...
Выйдя со двора, они простились: дальше им было в разные стороны.
16
Он миновал пересохшую речушку с осколками лужиц на затянутом илом дне, поднялся на отлогий бугор.
Зеленела еще не выжженная солнцем трава, ее густые стебли пахли, горько и пряно. Клим лег на теплую землю, в теплую траву.
Великая тишина стояла вокруг, ни единого звука не доносилось сюда — и он понял, что шел именно к этой тишине.
Она лилась прозрачным потоком, и он лежал на самом ее дне, и она ласково омывала его волосы, лоб, сердце. Где и когда он уже испытал подобное ощущение?..
Он не подозревал раньше, что тишину можно слушать.
Он слушал ее и смотрел в небо, которое, по мере того как он смотрел, становилось все глубже, раскрываясь, увлекая за собой. И отдаваясь этому странному движению, он чувствовал, что летит, невесомый, все быстрее, быстрее.
Тонкие черные кольца кружились перед ним, и отрезного синего света на глазах проступала влага.
Это не были слезы — душа обросла непроницаемой, глухой корой, он не плакал, он не мог плакать.
Он лежал, он плыл, он парил в пространстве, и в голове его не было ни одной мысли. Пустота. Тихо звенящая пустота — внутри, вокруг, всюду.
Наверное, так прошло много времени — он очнулся от холода. И удивился тому, что ему еще может быть холодно, что у него есть ноги, руки, спина, онемевшая от сырой земли.
Солнце придвинулось к горизонту, степь стала розовой. Клим повернулся на живот, чтобы согреть спину. В бедро ткнулось что-то твердое. Он вспомнил о пистолете и потянулся к карману.
Рукоятка была теплой, весь он был теплый — черный, приятно тяжелый. Клим присел и, плотно обхватив пальцами рукоятку и конец длинного ствола, ударил пистолетом по колену.
Открылся барабан с единственным патроном. Он крепко засел в отверстии, Клим с трудом вытащил его, покатал на ладони. Маленький, с тупеньким свинцовым рыльцем пульки... Заглянул в ствол: в нем густыми натеками сбилось масло. Подсолнечное масло, которым они заменили оружейное... Клим отыскал сухую веточку, оторвал край платка, затолкал его в ствол, дважды продернул насквозь. Потом вложил патрон, крутнул барабан. Сорвал пучок травы и обтер жирные от масла руки.
При этом он подумал, что это глупо — не все ли равно, какие у него будут руки. Но сорвал еще пучок и принялся тщательно вытирать каждый палец.
Пальцы дрожали. Трус, подумал он, подлый трус! Чего ты тянешь? Он весь сосредоточился на себе. Он словно распался надвое: один человек с усмешкой наблюдал за вторым, которому предстояло действовать. Что же ты тянешь? — повторил он еще раз.
Все, что привело его сюда, отпрянуло в сторону, осталась только борьба с самим собой. Осталось только: сумеешь или нет?..
