Хорошо, что он обрел хоть одного союзника!
Тамада — Фома Никодимович избран, как всегда, тамадой — хлопает в ладоши и обращается через весь стол:
— Валечка, вам не скучно?
Но со мной же такой замечательный кавалер...
— Не согласится ли он вытянуть билетик?
Перед Климом — две вазочки, в каждой — свернутые в трубочку записки.
— Напиток! — провозглашает тамада.
Клим вытягивает записку: «Выпить рюмку молока».
— Закуска!
Второй билетик — «Таблетка акрихина». Климу протягивают молоко, желтую таблетку.
— Акрихин надо разжевать!
Клим едва проглатывает горький порошок. Все смеются. Две вазочки путешествуют по столу, останавливаясь перед каждым из гостей. Валентине Сергеевне достается невероятная дрянь: рюмка водки пополам с рыбьим жиром... Фома Никодимович, всхлипывая, лезет под стол отыскивать свалившееся с мясистого носа пенсне.
Валентина Сергеевна отнекивается, но все настаивают. Она подносит ко рту противную смесь — пухленькие губки ее мучительно кривятся... Клим хватает — и выпивает залпом мерзкий коктейль.
— Это не по правилам!
Но Климу уже аплодируют, а Валентина Сергеевна пожимает носком своей туфельки его ногу. Что это? Нечаянность или... благодарность?
— Теперь закуска!
На билетике Валентины Сергеевны написано: «Закусить поцелуем соседа справа».
У Клима что-то обрывается в сердце. Как, при всех?.. Надо вскочить и убежать... Как им не стыдно!.. А вокруг — азартные крики, смех... Валентина Сергеевна наклоняется к его губам...
Потом ему страшно взглянуть на нее, а она, она следит за ним, лукаво кося карими глазками...
Клим осторожно облизывает губы — они как чужие. Какой незнакомый у них вкус! Неужели сейчас его в самом деле поцеловала эта. красивая молодая женщина?.. Что-то мутное, тревожное расползается в груди. Какая пошлость! А она... Неужели ей не стыдно?.. Но если бы... если бы они были только вдвоем... Если бы обхватить ее голову руками — и целовать, целовать эти мягкие розовые щеки, эти пальцы, этот лоб... Какая пошлость!..
Вазочки передвигаются. Кому-то несут чеснок, кто-то сосет вино из детской соски...
Потом столы отодвинуты, начинаются танцы. Валентина Сергеевна тащит Клима на середину, и он неловко волочит по полу негнущиеся ноги.
— Слушай музыку! — тормошит она его, а он лишь чувствует биение жилки у нее на лопатке, смотрит в ее бесстыдно-веселое лицо — и у него кружится голова, занимается дух. Потом она падает на диван:
— Фу, как. устала! Но, я научу тебя танцевать, Клим, обязательно!
— Проще научить кочергу,— ответил Клим, не решаясь приблизиться к ней. Она берет его руку в свою, разглядывает:
— Какие у тебя тонкие пальцы, Клим... Ты прирожденный музыкант...
Ему так сладко каждое ее прикосновение — и так жутко вспомнить о поцелуе! Вдруг он замечает пристальный взгляд Николая Николаевича. Климу становится жарко от стыда. Он выдергивает руку:
— Я сейчас! — он выскакивает в переднюю.
«Что я делаю?»
Горячим лбом он прижимается к стеклу. За окном — луна. Он пытается думать о чем-то другом. О хорошем. О Егорове, Мишке. Но вместо этого... Ах, как чудесно это было бы — идти с ней по лунной дорожке, далеко, далеко, в степи, и шептать —да, шептать в ее маленькое ушко самое нежное, самое красивое из всего, что можно выдумать!..
Клим возвращается в гостиную. Валентина Сергеевна танцует с Фомой Никодимовичем. Он обхватил ее — тоненькую, гибкую, как вьюнок,— своими красными клешнями,, притиснул к себе что-то бормочет... Клим садится на диван и пробует не замечать их.
И снова зовут к столу. Никто никого не слушает, все говорят сразу:
— Вот в двенадцатом году мой приятель привез мне осетра— вот это был осетр!..
— А пирожные? У «Братьев Шарляу»!.. Вы представляете — пятьдесят копеек дюжина! Нет, вы представляете?..
— А какое шампанское!..
— Нет, не верится... Ей-богу, не верится, что когда-то я мог себе позволить...
Клим опять вместе с Валентиной Сергеевной. Он упорно ворошит перед собой капусту.
— Что ты, Клим? — она наклоняется, ее волосы щекочут ему ухо.
— Так...
— Ты обиделся?
— На что?—усмехается Клим.
И вдруг — дерзко, вполголоса, но все-таки довольно громко:
— Как вы можете... Вы такая... такая необыкновенная! Вам только по лунным лучам ходить и с соловьями разговаривать! А вы... зачем вы позволяете Фоме Никодимовичу танцевать с вами?
— Ах, вот как? — удивленно прыгают вверх жгутики ее бровей.— Боже! Уже сцены ревности? — она хватает его за волосы, забирает их в кулачок своими, теплыми, мягкими пальцами:
— Какой ты будешь ревнивый муж, Клим!
Она смеется. Конечно, он для нее — только мальчик... Тогда... Тогда зачем эти шутки?
Он роняет тарелку, в спину ему, как ножи, вонзаются испуганные возгласы:
— Что случилось?..
— Он опьянел...
— Вот видите, напоили мальчишку...
Он бросается на сундук, в темной комнате, стискивает зубы и колотит кулаком по обитым жестью бокам.
— Идиот! Идиот! Идиот!
В сундуке гудят замочные пружины.
Все в мире обросло пошлостью, как мохом.
Куда бежать?!.
Треснул залп... Офицер, насвистывая, идет впереди, щелкая стэком по глянцевитым носкам сапог, за ним — солдаты,.,. А там, позади — пустая скала, и только море, и только чайки...
Десятый класс. Редкий урок обходится без напоминаний: предстоят экзамены на аттестат зрелости. Готовьтесь к экзаменам на аттестат зрелости. Самое важное, самое главное, самое ответственное — это аттестат зрелости!
Клим завел в записной книжке графы на каждый предмет. Троек здесь нет. Четверка — проигранное сражение. Только пятерка—настоящая победа. Надо стиснуть зубы и упрямо двигаться к основной дели. Цель — золотая медаль. А за нею — Москва, университет — жизнь, просторная, как небо!
Клим доказывает Мишке, что он тоже может добиться медали. Тогда они поедут вместе. Мишка не верит. Он вздыхает раздавшейся за лето грудью, скептически покачивает головой: уж ему-то мечтать нечего... Но покорно сидит с Климом за уроками, за две недели не получил ни одной тройки. Чем черт не шутит...
Жить стало проще. Словно груз невероятной тяжести свалился с плеч. Они теперь никому не мешают, им никто не мешает. И все довольны — ив школе и дома. И — как по уговору — ни Клим, ни Мишка не вспоминают о Яве. Зачем?..
В классе — новый ученик, Игорь Турбинин. Отлично сложен — среднего роста, стройный, мускулистый. У него красивое лицо, на бледной коже резко выделяются тонкие прямые брови и темные глаза. Смотрят они пристально, не мигая. Узкие губы сжаты в скобку, концами книзу. Не говорит, а цедит — неохотно, через силу. Одет в синюю вельветку с «молниями» по вороту и вдоль нагрудных карманов,
