В повторенном дважды вопросе Климу неожиданно почудилась горечь.
— А ты без аллегорий,— сухо предложил Игорь.
Лицо у Шутова вдруг задергалось, и он устремил горячий, тоскливый взгляд на Турбинина:
— А вам аллегории — это разрешается? Вы... Вы не аллегории... Вы духов вызываете! Духов с того света! Как спириты... Дух Наполеона, дух Пушкина...Дух Корчагина! Нет, вы духами зубы не заговаривайте! Это раньше водились дураки — в духов верили, а мы — не верим! И сказки про героев. Где они, эти ваши герои? Дайте-ка потрогать, пощупать — хоть одного!
Слова хлынули из Шутова неудержимым потоком, как хлещет горлом кровь у больного чахоткой; кончики его искаженных судорогой губ дрожали.
— Значит, «общественное выше личного»! Чему вы учить вздумали — как в свинарнике мамонтов разводить? Так ведь климат, понимаете, климат неподходящий! Это не я, это вы сами сказали — про климат!
Смутный рокот прокатился по залу. Клим вскочил, прокричал заикаясь:
— Ты... Ты... Ты понимаешь, что городишь? Все — подлецы, а кто же по правде тогда поступает?
— По правде? По какой правде?
— По той самой! По корчагинской!
— Как же, есть и такие,— усмехнулся Шутов, охлаждаясь.— Есть и такие, что когда выгодно, тогда из себя честных, идейных корчат, а не выгодно — так сразу: я не я, и лошадь не моя! Смотря когда что выгодно!
В его словах была чудовищная несправедливость! Настолько чудовищная и очевидная, что Климу показалось нелепым его опровергать. Выскочив из-за стола, он крикнул в зал:
— Вы слышите, слышите?..
— Да что же это?..— всхлипнул чей-то голос.
И вслед за ним из дальних рядов покатилось, нарастая и множась:
— А Комсомольск!.. А Магнитка? — тоже из-за выгоды?.. Нет, пусть он ответит: Матросов... Молодая гвардия...
Шутов сжался, затравленно озираясь по сторонам.
— Ты слышишь, Гога Бокс?..— обернулся к нему Клим.— О выгоде думает обыватель, а человек...
— Красивые слова!..— пробормотал Шутов, устало махнув рукой.
— За эти красивые слова люди платили кровью!
Гул одобрения прокатился по рядам.
— А вы — вы чем платили? — закричал Шутов, снова распрямляясь и переходя в наступление.-— Вы платили?
— А ты не беспокойся,— бросил Игорь,— придет время — и мы заплатим.
— Кто? Это ты-то заплатишь? — Шутов засмеялся деланным смехом.
— Каждый заплатит! — крикнул Клим.— Для того и собрались сегодня, чтобы решить, как отплачивать! И чтобы каждый мог о себе сказать: да, я комсомолец, гражданин, человек!
Пустая фанерная кобура сползла вперед, Клим одной рукой вцепился в нее, а другой тыкал, пальцем перед собой, как будто пытаясь пронзить кого-то. Зал взорвался, бешено аплодируя.
И в этот момент вспыхнул свет. Аплодисменты обрушились новым шквалом — и Клим, щурясь от неожиданного потока, ударившего в глаза, увидел у самой сцены кудлатую голову Лихачева, который с каким-то неистовством бил в ладоши, и улыбающееся, восторженное лицо Майи и звездную россыпь чужих и знакомых глаз.
Засунув руки в карманы, Шутов угрюмо смотрел в клокочущий зал. Если бы они знали, кто дал им свет!..
— Вам угодно продолжать, господин адвокат? — спросил Игорь.—Хотя, кажется, подсудимые отказываются от вашей защиты...
Снова раскаты смеха, хлопки, одобрительная дробь, выбиваемая каблуками... Это уж слишком жестоко,— подумал Клим с великодушием победителя. Тусклая улыбка застыла на губах Шутова, и среди возбужденных возгласов, веселого шума он казался тусклым, как язычок догорающей лампы.
Но он сам добивался этого!..
Никто не расслышал ответа Шутова на реплику Игоря.
Турбинин поднял руку:
— Тише!
— И все-таки вы врете,— глуховатым голосом сказал Шутов.
— Только короче,— сказал Игорь.— Кто врет и кому, врет?
— А ну его! Хватит! — Мишка привстал и дунул на одну лампу, потом на другую. Голубоватый дымок струйками пошел из стекла. Клим дернул его за локоть.
— Чадит,— сказал Мишка, оправдываясь, и прикрутил фитили.
— Хорошо, я коротко,— Шутов, откинув голову, устремил взгляд в потолок и качнулся — с пятки на носок.— Вы — врете, а кому? Всем... Почему не ответили на записку?
— Как не ответили? — Клим переглянулся с Игорем.— Мы ответили на все!
— Да? — Шутов задумчиво провел по верхней губе кончиком, языка.— Значит, на, все, кроме одной...
Клим недоверчиво посмотрел на пустой стол:
— Что за ерунда? — шепнул он Игорю.— Может, у тебя?..
— Вот и выходит по-моему,— усмехнулся Шутов.— Выгодно — говорите правду, не выгодно...
— У меня есть записка,— вдруг вполголоса проговорил Мишка, пряча виноватые глаза.
— Эх ты! — Клим забыл, что за ними наблюдают, и рванулся к Мишке.— Что же ты молчишь?..
Мишка растерянно хлопал себя по карманам, бормоча:
— Не знаю, куда-то завалилась...
— Давай, слышишь? — Клим вырвал записку, зажатую в Мишкином кулаке.
— Не надо! — вскрикнул Мишка испуганно.— Это не та... Идиот!
Клим облегченно вздохнул, на секунду задержал на Шутове презрительный взгляд:
— Ответили на сотню записок — ответим и на эту...
И прочел вслух, намеренно громко:
— «Чем читать нам проповеди, лучше пусть Бугров скажет, кем был его отец».
Черный круг вспыхнул, расширился, вырос до необычайных размеров и лопнул с оглушительным звуком.
— Мой отец — враг народа. Его расстреляли в тридцать седьмом году. Что еще?..
Ему показалось, что последние слова он произнес слишком тихо, неслышно. Он повторил, пытаясь придать голосу твердость:
— Что еще?
— Ничего,— проговорил Шутов, ссутулился, втянул голову в плечи и, волоча ноги, пошел со сцены.
Сначала Клим видел все перед собой, как в немом фильме: безмолвно разинутые рты, безмолвных людей, которые расступались перед Шутовым... Потом сквозь глухоту прорвались крики:
— Это подло! Подло!
Мишка, как ужаленный, с хрипом, похожим на рычание, метался по сцене, потом, весь трясясь, вскочил на стул и заорал:
— Провокатор!..
На сцену выскочил Алексей Константинович и, вне себя грозя куда-то кулаком, диким, чужим голосом закричал:
— Прекратить!.. Занавес!.. Прекратить сей-час же!..
Климу стало смешно: почему они все так суетятся?..
Откуда-то вывернулся Красноперов, он помогал директору задернуть занавес — оба тянули изо всех сил, но веревка за что-то зацепилась. Клим обернулся — кто-то положил на плечо руку: перед ним, обдавая его горячим дыханием, стояла Кира. Он увидел рядом ее лицо — с огромными, страшными, родными глазами.
