отвернулся от меня. Но еще отвернешься, вот увидишь!
— Ни за что! — возмущенно выдохнул он. — Никогда!
— Да, пожалуй, ты не из таких. Но позволь мне продолжить. Так легче, и к тому же, о Господи! мне нужно порепетировать. Представляешь, как тошно мне будет признаваться в таком деле.
Он схватил ее за руки. Теплые сильные пальцы Китти, чуть подрагивая, благодарно прильнули к его ладоням.
— Его осенила гениальная идея, — с сердитым смешком проговорила Китти. — Если Лесли не женится на мне и не вступит в дело, то он сам это сделает! Он хотел на мне жениться! Отсюда и это шампанское, и это возбуждение. Он меня даже не спрашивал, он просто сообщал о своем решении. Даже не притворялся, что испытывает ко мне какие-то чувства. Когда он меня обнял и хотел поцеловать, я даже не почувствовала отвращения, словно он просто заключал сделку, и все. Я пыталась заговорить с ним о Лесли, но он даже не слушал. Я так рассвирепела от ужаса и омерзения, что совсем потеряла голову и думала только об одном: как бы вырваться оттуда. Я оттолкнула его, будто беса. Мы стояли у стола на верхней площадке, куда он принес шампанское и бокалы. Не знаю, как это случилось: он подался назад, нога соскользнула с верхней ступеньки, и он покатился вниз, пытаясь ухватиться за что-нибудь руками, а потом рухнул на пол. Я бросилась к двери, боялась, что он встанет и схватит меня. Я не испытывала страха перед ним, просто все было так омерзительно, что я не выдержала бы нового разговора с ним. Но он лежал, уткнувшись носом в пол, и не двигался. Мне не пришло в голову остановиться и посмотреть, что с ним. Я побежала к своей машине, бросив его на полу. Вот видишь, я убила его и теперь должна признаться. Я не нарочно. Только сев за руль, я подумала, что он мог серьезно пострадать. Но, как ни крути, а вина моя, и я не допущу, чтобы они подозревали Лесли.
Она умолкла и внимательно посмотрела на него, уже жалея, что в минуту слабости открыла эту жестокую и унизительную тайну ребенку, достаточно взрослому, чтобы страдать, но еще не доросшему до умения правильно оценивать события. Но Доминик смотрел на нее не как мальчик, а как мужчина, пусть совсем юный, но в этот миг, несомненно, превосходивший ее мудростью. Он крепко держал ее руки, а глаза Доминика не давали ей отвести взгляд.
— О Господи! — в изнеможении молвила она. — Я негодяйка, потому что втягиваю тебя в это дело.
— Нет, Китти, ты правильно поступила, ей-богу, правильно. Я тебе докажу. Больше ничего не было? Ты уверена, что это всё? Ты его толкнула, он упал с лестницы и потерял сознание?
— Разве этого недостаточно? Ведь его нашли уже мертвым.
— Да, мертвым. Но ты его не убивала. — Он знал, что сейчас сделает, и это было ужасно. Это почти перевешивало ощущение радости от сознания ее невиновности, от того, что он может протянуть Китти ее собственный образ и показать, насколько он непорочен. Никогда прежде, даже в далеком шумном детстве, Доминик не болтал о том, что слышал от отца, но теперь он решился, и пути назад уже не было.
— Китти, послушай. В газетах писали, что Армиджер умер от травмы головы. Больше ничего. И вовсе он не упал с лестницы. Я знаю об этом от отца. Не говори никому, что я тебе сообщил. Когда Армиджер лежал без чувств, кто-то взял бутылку шампанского и умышленно размозжил ему голову, нанеся девять ударов. Эти удары прекратились, лишь когда разбилась бутылка. И это была не ты, верно?
Китти уставилась на него. В глазах ее ужас боролся с недоверием.
— Нет… нет, не я, я не могла, не могла… — прошептала она.
— Я знаю, что не могла. Конечно, ты не могла. Но кто-то это сделал. А ты, Китти, не убивала его. Ты ничего такого не делала, только оттолкнула его и случайно оглушила. Потом кто-то вошел и забил его до смерти. Вот видишь, тебе вовсе не обязательно что-то им рассказывать. Ты ведь не будешь, верно? Эта история с перчатками — ерунда, Лесли они не тронут, вот увидишь. Повремени хотя бы, пока все выяснится.
Она не слышала и половины его речи. Будто впотьмах, Китти ощупью тянулась за тонкой ниточкой, предложенной им и ведущей назад, к свободе. Заметив, что ее лицо окрасилось теплым румянцем, а глаза загорелись надеждой, Доминик преисполнился неведомым ему дотоле горделивым смирением.
— Ты серьезно? Ты не утешаешь меня волшебными сказками? Нет, ты бы не мог! О, Доминик, неужели я и впрямь не убийца? Ты не представляешь, как мне было скверно вчера утром, когда я узнала, что он умер.
— Конечно, ты не убийца. Я рассказал тебе правду. Но никому ни слова, ладно?
— Ну нет, — заспорила она, — я должна рассказать. Доминик, что бы я без тебя делала? Понимаешь, раз я не убийца, мне теперь все нипочем, но ради Лесли я обязана им рассказать. Я могу доказать им, что Армиджер был жив после ухода сына. Я могу доказать, что Лесли его не убивал. — Китти опечалилась, увидев на лице Доминика негодование, но она уже твердо знала, что должна делать. — Я и так запуталась и не пойду на попятный. Довольно с меня. Это сокрытие фактов. А так я буду знать, что Лесли не пострадает и его оставят в покое.
— Но тебе нельзя этого делать, — возразил Доминик, хватая ее за руку и усаживая на скамейку. — Ты можешь доказать, что Лесли его не убивал только в то время, когда ты сама была там. Но он вполне мог вернуться. Ведь кто-то туда приходил. И неужели не ясно, что, если ты расскажешь им все это, они подумают, что ты недоговариваешь, что задержалась там и прикончила его.
— Не понимаю, почему ты так говоришь, — глаза Китти округлились. — Ты же мне веришь. Почему они не поверят?
— Да потому, что им не положено никому верить. Да и доказательств у тебя никаких.
— Никаких, — согласилась она, чуть побледнев. — Но теперь я не могу отступить, я этого не выдержу. Ты не должен больше обо мне беспокоиться. Ты уже сделал для меня все, что мог.
Не скажи она этих слов, не коснись легонько кончиками пальцев его разгоряченного лица, он, возможно, нашел бы в себе силы продолжить спор и даже разубедил бы Китти. Но это прикосновение лишило его дара речи. Онемев, окаменев и затаив дыхание, он смотрел, как она уходит. А когда Китти оглянулась и скороговоркой произнесла: «Не бойся, я тебя не выдам», Доминик едва не расплакался от злости и отчаяния, потому что никак не мог набраться решимости крикнуть ей: да не о себе я пекусь, плевать мне на себя, я за тебя переживаю, а ты совершаешь чудовищную ошибку, и это невыносимо, потому что я люблю тебя.
Она ушла. Темный дверной проем поглотил ее, и теперь уже ничего нельзя было сделать. Доминик снова сел, сжавшись в комочек на краешке скамейки и мучительно борясь с собой, пока в голове снова не прояснилось и дело не предстало перед ним в самом ужасающем свете, словно сознание, подобно самоуверенному фокуснику, одним движением выхватило из колоды туза. Он лишил Китти возможности оправдаться, сославшись на неведение. Именно он, и никто другой. Если она придет туда и расскажет им то же, что рассказала ему, они сразу же увидят зияющую брешь, непременно увидят, как увидел он сам. Они спросят ее об орудии убийства и о ранах, а она сделает вид, будто не понимает, о чем речь. Ее недоумение будет выглядеть безупречно правдиво. А еще хуже то, что она так и не скажет им о его предательстве, не объяснит, откуда у нее эти сведения, чтобы не навлекать беду на него, Доминика. Стоит ей чуть обмолвиться, и они тут же заподозрят, что она знает, как произошло убийство. А уж тогда-то ничто не помешает им считать убийцей ее саму. Ведь о подробностях преступления известно лишь горстке людей, да еще убийце. Что же я наделал, ужаснулся Доминик. Ведь я вынес ей приговор.
Только что испытанное непривычное и пьянящее ощущение возмужания таяло. Доминику хотелось пойти в участок следом за Китти, признаться в своей ошибке, но ему не хватало смелости, и сознание этого обстоятельства вызывало дурноту. Разумеется, боялся он не за себя. Под угрозой оказалась карьера его отца. Работники следственных органов не должны обсуждать свои служебные дела с домочадцами.
Но у Фелзов исключительно дружная семья, и преданность всех ее членов друг другу не подлежит сомнению. В ней нет места условностям, потому что Фелзы безгранично верят друг другу. И это правильно, но лишь до тех пор, пока солидарность нерушима. А он ее нарушил. И теперь его отец скомпрометирован. Придется признаваться. Только так можно хоть немного исправить причиненное Китти зло. Но признаваться надо отцу, в разговоре с глазу на глаз, и никак иначе. Может быть, Китти еще удастся оправдаться, и тогда признаний не потребуется. Что, если, скажем, отец захочет уйти в отставку или…
Как же ему хотелось, чтобы Джордж поскорее вышел и отвез его домой. Тогда можно было бы попытаться выпутаться из этого ужасного положения. Но когда по кафелю вестибюля застучали каблуки и
