— Извини, — уныло сказал Доминик. — Ты обязательно должен это сделать?
— Обязательно. Это будет справедливо по отношению к тебе и Китти. Он имеет полное право потребовать моей отставки. — На самом деле Джордж был уверен, что отделается символическим выговором: дело почти закрыто, и никаких важных сведений Доминик не выдал. — Но впредь, — продолжал он, — мне, конечно, придется быть осторожнее и не говорить о работе в твоем присутствии. Больше этого не будет. А ты немедленно дашь мне слово не лезть в это дело. Ты уже и так наломал немало дров.
— Да не могу я! Не сделаю я этого! Говорю тебе: Китти не знала, пока я не сказал ей. Ты должен мне верить. Неужели ты не видишь, что против нее нет никаких улик, кроме этой? Пап, вы должны отпустить ее, разве не понятно? Вы не имеете права задерживать ее теперь, когда я все тебе рассказал. Она невиновна, и, если ты этого не докажешь, тогда, ей-богу, я сам это сделаю!
Терпение Джорджа лопнуло. Он уже открыл рот, чтобы сказать нечто такое, о чем, разумеется, тотчас пожалел бы и что стоило бы Банти нескольких дней кропотливых искусных переговоров, призванных примирить отца с сыном, но тут гневный детский голос вдруг сорвался, и это спасло Джорджа от необдуманного высказывания. Он пристально вгляделся в бледное сердитое лицо, в полные боли глаза. Доминик не испугался испытующего взгляда отца. Дело было слишком важное, на карте стояли честь и достоинство, а все остальное казалось сущим пустяком.
И тут Джордж понял. Это было сродни удару обухом по голове. Родное дитя, на которое он смотрел как на малыша и которое вело себя как капризный молокосос, вдруг дарит ему проникновенный взгляд, исполненный мужской печали. Разумеется, зрелость и детство еще долго будут бороться в его душе, и только потом этот взгляд обретет мощь и силу. Но сегодня Джордж увидел первых предвестников грядущих перемен и в ужасе подумал: о Господи! А я еще подтрунивал над ним из-за этой девушки. Как же глупо могут вести себя родители с собственными детьми!
Джордж с великой осторожностью подошел к столу и, сев напротив сына, тихо и рассудительно сказал:
— Ладно, малыш, твоя взяла. Я был несправедлив. Ты подвел меня впервые, и, с учетом всех обстоятельств, твое прегрешение не так уж серьезно. Разумеется, тебе было нелегко. Не думай, что я не понимаю твоих побуждений. Я не виню тебя за то, что ты не стал хранить наши тайны. Наверное, на твоем месте я поступил бы так же. А поскольку я уже много лет нарушаю правила, можно сделать это еще раз и рассказать тебе, как обстоит дело. Это тебя не обрадует, — печально добавил он. — Но, возможно, ты хотя бы начнешь связно мыслить. Когда Китти Норрис изложила нам свою версию, мы попытались откопать как можно больше подробностей. Опросили всех жильцов ее дома. Семейная пара с первого этажа видела и слышала, как Китти вернулась домой. Это было не в половине одиннадцатого, как она говорила вначале, и не в одиннадцать десять, как она говорит сейчас, а вскоре после полуночи. Китти отказалась говорить, где была эти полтора часа.
— Они могли ошибиться… — выдавил Доминик.
— Я не говорил, что она это отрицала. Я сказал, что она не пожелала дать какое-либо объяснение. — Голос Джорджа звучал все мягче и мягче. — И это еще не все, Дом. Мы принесли одежду, в которой Китти была в тот вечер. Я знаю, на ней было черное шелковое платье с длинной юбкой. Еще на ней была индийская шаль, такая штука из газа, расшитая золотом и переливающаяся. Вот что странно: уголок шарфа оторван, и мы до сих пор не нашли этот лоскут ткани. На подоле юбки с левой стороны — несколько пятен, они почти невидимы, но тесты подтверждают, что это кровь той же группы, что и у Армиджера. В пивной я не заметил, в каких туфлях она была, но мы нашли их по бурому пятнышку на носке левой туфельки. Тоже кровь, Дом. Той же группы. Мы проверили. Это кровь Армиджера, а не Китти.
Доминик смежил веки, но все равно видел мысленным взором серебристые сандалии, блестевшие в руках Китти в яхт-клубе. Возможно, в пивной она была в другой обуви, но именно эти сандалии стояли сейчас перед глазами мальчика.
— Извини, старина, — сказал Джордж. — Это еще не конец света, да и не конец дела тоже. Хотя виды на будущее отнюдь не радужные. Справедливости ради я был обязан сказать тебе об этом. Не принимай слишком близко к сердцу.
Он положил руку на плечо сына и ласково потер его жесткую щеку костяшками пальцев.
Доминик резко поднялся и, как слепой, направился к двери. Чуть не сбив с ног Банти, он бегом бросился к лестнице. Банти проводила его взглядом, затем посмотрела на Джорджа и замерла в нерешительности, не зная, бежать ли ей за сыном. Джордж на всякий случай сказал ей «Нет!» и покачал головой.
— Оставь его в покое, — посоветовал он. — Все будет хорошо, только не трогай его.
Глава IX
Наутро, когда пришла пора спускаться к завтраку, он уже все обдумал и выработал твердую позицию, от которой не собирался отступать ни на шаг. О его решимости свидетельствовали стиснутые зубы и бледность черт, которые, похоже, за одну ночь обрели зрелость. Судя по припухшим векам и синим теням под глазами, в сумеречные утренние часы он предавался не грезам, а мучительным размышлениям. К завтраку он вышел спокойный и собранный, тщательно приветствовал родителей, давая понять, что от вчерашней тучи не осталось и следа, а за столом был как никогда внимателен к матери. Она с серьезным видом подыгрывала ему. Двое мужчин в доме — это становилось забавным. К Джорджу у Банти не было серьезных претензий, но ему не повредит, решила она, если в доме появится соперник, да и ей будет повеселее. Жаль только, что Доминик идет к зрелости через такие тернии. Лучше бы это было как-нибудь иначе! Банти и Джордж проснулись чуть свет и стали обсуждать дела сына, всеми силами стараясь заглушить тревожные нотки в голосах. А теперь они с беспокойством наблюдали за ним, едва ли не с болью ощущая, как он мучительно подбирает слова.
— Насчет вчерашнего вечера, пап, — заговорил, наконец, Доминик, сдерживая дрожь в голосе и стараясь, чтобы речь его звучала непринужденно. — Я обдумал все, что ты мне сказал, и… и спасибо за откровенность. Но в одном я совершенно уверен. Для меня это — доказательство, хотя для тебя, возможно, и нет. Когда Китти говорила со мной, она не знала, как был убит мистер Армиджер. Поэтому она не могла быть убийцей. Я не жду, что ты поверишь в это, ведь ты не видел и не слышал ее тогда. А я видел и слышал, а потому верю. А все другие улики не доказывают ее вины. Их можно объяснить как-то еще.
— Мы еще будем над этим работать, — сказал Джордж. — Постараемся снять все неясности. Я ведь сказал тебе: дело еще не закрыто.
— Не закрыто. Но ведь вы будете заделывать прорехи с одной-единственной мыслью в голове. Логическое завершение этого вашего снятия неясностей — суд и приговор, разве не так?
Джордж, тронутый искренней печалью сына и восхищенный его умением по наитию найти нужные слова, резко спросил:
— Черт возьми, неужели ты думаешь, что мне это нравится больше, чем тебе?
Окруженные синими тенями глаза метнули на него испуганный взгляд и тут же снова уставились на стол.
— Наверное, нет, — осторожно ответил Доминик. Судя по интонации, ему хотелось бы подольше поразмышлять над тем, что означает вопрос отца, но гораздо более неотложные дела требовали его внимания. — Только я отталкиваюсь от того, что мне известно, и поэтому дело видится мне в ином свете. Возможно, идя каким-то другим путем, я сумел бы выяснить то, что не под силу выяснить вам. Как ни крути, а попробовать стоит, ты и сам это видишь.
— Полагаю, тебе и впрямь этого хочется, — признал Джордж.
— И ты не возражаешь?
— Нет, при условии, что ты не будешь нам мешать. Но если ты наткнешься на что-то существенное, не забывай, что твой долг — известить об этом полицию.
— Полагаю, это не означает, что и ты должен все мне рассказывать!
На этот раз голос Доминика прозвучал заносчиво, и Джордж решил, что надо бы как-то повлиять на сына, иначе он вырастет настоящим эгоистом. Пока дело явно к тому и шло.
