Она хотела поскорее убраться отсюда. Если Китти этого не сделала, значит, не смогла.
Доминик двинулся обратно к Вудз-Энду, разбрасывая ногами опавшую листву. Он предпочел идти пешком, потому что люди слишком медленно обдумывали имевшиеся скудные сведения, и он хотел, чтобы ноги работали в том же темпе. Здесь Китти развернулась и поехала назад, и все же возвратилась домой лишь за полночь. Возможно, злость, стыд и разочарование вынуждали ее гнать машину. Допустим, на этом отрезке пути она почувствовала страх и захотела узнать, сильно ли пострадал Армиджер. Но этот страх не остановил ее, не заставил повернуть назад, а наоборот, гнал ее дальше все быстрее и быстрее. Так почему же она не приехала домой в самом начале двенадцатого, как следовало бы?
И тут он понял почему.
Это должно быть правдой: слишком уж все просто. Доминик мысленно услышал, как ревущий на малых оборотах мотор чихнул и заглох. Увидел мысленным взором, как Китти включает резервный бензобак, а потом в ярости откидывается на спинку сиденья, потому что и он пуст. Наверное, полдня Китти подбадривала себя мыслью, что у нее есть еще целый галлон. Говорила себе: «Заеду к Лоу, когда в следующий раз покачу за город, заправлюсь в Ли-Грин…» Это вполне в ее духе.
«Не впрок мне эта наука. У меня кончается горючее посреди Хай-стрит или на полпути к площадкам для гольфа». Теперь ему отчетливо слышался ее голос, вспоминалось каждое слово, сказанное ею. Тот, кто знал Китти хуже, чем он, и не пользовался ее доверием, никогда не мог бы найти это простое объяснение. Да, у нее всего-навсего кончилось горючее! С ней такое случается постоянно. Она сама ему говорила.
Тогда возникает вопрос, где это случилось? Подумав, он решил, что это должно было произойти недалеко от «Веселой буфетчицы» и на приличном расстоянии от Комербурна. Если бы Китти застряла рядом с городом, то могла бы просто «проголосовать» на шоссе и попросить водителя либо дать ей немного бензина, либо заехать на станцию обслуживания и оставить сообщение. Нет, она осталась без бензина где- то здесь, поблизости от бывшей гостиницы. И не захотела останавливать проезжающие машины, не захотела получить канистру горючего со станции техобслуживания. Не хотела никоим образом привлекать внимание к факту своего присутствия здесь.
Доминик так живо представил себе ее душевное состояние, что у него самого участился пульс и застучало в висках. Наверное, с каждой минутой Китти боялась все больше и больше. А вдруг Армиджер серьезно пострадал? Получается, что она бросила его на произвол судьбы. А если он умрет? Возможно, ей приходила в голову мысль вернуться, но не хватило смелости. Пусть и нечаянно, но она совершила ужасный поступок. В ее тогдашнем состоянии вполне естественно было желание скрыть, что она вообще приближалась к этому месту после того, как уехала из пивной по шоссе в четверть одиннадцатого.
Положим, это случилось где-то здесь, рассуждал Доминик, медленно шагая по левой обочине старой дороги. В этом случае Китти было бы нелегко убрать машину с проезжей части, поскольку дорога довольно узка и извилиста. Если присмотреться, может быть, и удастся найти это место: пытаясь убраться с дороги, Китти просто не могла не наехать на живую изгородь. Возможно, в таком случае на ее машине ободрана краска?
Он почти дошел до Вудз-Энда, когда обнаружил место, где какую-то машину явно отгоняли на кочковатую травянистую обочину. Под живой изгородью виднелись следы колес, кусты были поломаны, трава примята. Но вот кто оставил эти следы? Неизвестно. И узнать об этом можно только от Китти.
Предположим, чисто теоретически, что именно здесь у нее кончился бензин. Каковы будут ее дальнейшие действия?
Она попытается связаться с кем-нибудь по телефону, значит, пойдет в Вудз-Энд и позвонит оттуда человеку, которому полностью доверяет. Этот человек и привез ей бензин. Но Китти молчала о нем, чтобы не подвергать опасности быть уличенным в соучастии и сокрытии убийства. Уж такой она человек.
Мало-помалу Доминик добрался до телефонной будки, с минуту постоял, разглядывая ее, а потом, сам не зная зачем, открыл дверцу и заглянул в этот пыльный шкаф, украшенный образчиками современной настенной живописи. Доминик отпустил дверь, и она начала закрываться, когда вдруг мальчик краем глаза уловил золотистую вспышку. К дверной петле прицепился темный клочок ткани, расшитый золотом. Он был почти прозрачный и напоминал раздавленную бабочку.
Доминик протянул было руку, чтобы извлечь лоскут, но передумал и только разгладил его пальцами, после чего разглядел крохотные золотые цветочки, вышитые на почти неосязаемом шелке. Уголок индийской шали с красно-синим отливом, которая была на Китти в ночь убийства. Вот и недостающая деталь, без которой полиция не могла сложить головоломку. И он, Доминик, чудом обнаружил ее.
Мальчик решил оставить все как есть. Закрывшись в будке, он дрожащей рукой набрал номер отца.
— Это Доминик Фелз. Попросите папу, пожалуйста. Я знаю, но это очень важно, речь идет о расследуемом деле.
Зарывшийся в бумаги Джордж не хотел отрываться от работы, но не хотел и рисковать, потому что болезненно переживал свою недавнюю оплошность. Поэтому он все-таки взял трубку. И с трудом поверил в то, что услышал.
— Я в телефонной будке в Вудз-Энде. Я нашел тот лоскут, который, как ты говорил, оторвался от шали Китти.
— Что?
Доминик терпеливо повторил свое сообщение и продолжал:
— Он зацепился за дверь. Должно быть, Китти спешила, и край шали оторвался. Я понимаю, я его так и оставил. Буду охранять до твоего приезда.
— Как же тебе это удалось? — с чисто человеческой досадой спросил Джордж.
— По наитию. Приезжай, расскажу. — В голос Доминика вкралась нотка самодовольства, хотя на самом деле он не чувствовал ликования: слишком велика ставка и слишком мало пока сделано. Дожидаясь отца, он размышлял, следует ли рассказать ему все и если нет, то насколько он обязан быть откровенным. Этот обрывок шелка был единственным вещественным доказательством, поэтому, возможно, лучше выложить отцу все как есть. Нелады Китти с бензином, к примеру, тоже могли заинтересовать следствие, как и смятая живая изгородь.
Он изложил Джорджу ход своих мыслей и был польщен вниманием, с каким отец слушал его. Он даже поставил на конверте, в который Джордж убрал лоскуток, собственные инициалы, хотя и понимал, что делает непростительную уступку своему тщеславию.
— В общем, это звучит разумно, — согласился Джордж, осматривая живую изгородь. — Надо проверить машину, нет ли там каких следов.
— Наверное, мне не разрешат повидаться с Китти? — тщательно подбирая слова, спросил Доминик.
— Боюсь, что нет, Дом. К ней можно попасть, только если на то будет очень веская причина, а такая может быть лишь у адвоката и близких родственников. Нет, сейчас это невозможно.
— Понимаю. Я и не думал, что получится. Но ты-то можешь к ней зайти, правда? При желании ты мог бы сам задать ей все эти вопросы и узнать, на каком месте у нее кончился бензин и кому она звонила из будки. Не думаю, что она скажет. Но ей и невдомек, что тебе известно о звонке. Может, и выдаст ненароком какую-то тайну. Она и врать-то толком не умеет, — сказал Доминик, проглатывая ком в горле. — Может забыться и сболтнуть. — Он провел носком ботинка по глубокому следу колеса в мягкой траве и хмуро уставился на свои ноги. — Ты не передашь ей кое-что от меня? Ничего противозаконного. Просто привет. А еще скажи, что я всеми силами стараюсь ей помочь.
— С радостью передам, — торжественно пообещал Джордж.
Он не стал говорить сыну, что на водительском сиденье машины Китти они обнаружили два крошечных пятнышка крови, очевидно, с подола ее платья, и что мелкие царапины на переднем крыле уже несколько часов занимают их мысли. Утаивать эти сведения от Доминика, вносившего такой большой вклад в следствие, было несправедливо, но уговор есть уговор, и по его условиям мальчик не мог рассчитывать ни на какие откровения.
В тот же день Джордж наведался к Китти. От нее как раз выходил усталый и опечаленный Реймонд Шелли, бережно прижимавший к груди свой раздувшийся портфель, будто в нем хранилась драгоценная жизнь Китти. Джордж столкнулся с Шелли в коридоре. Теперь, когда они стали противниками, им было нелегко говорить друг с другом.
