иначе на него трудно было взобраться не запыхавшись.
— Я предупреждал ее в прошлый раз, — сказал Кадфаэль, когда они миновали кручу. — Я сказал ей, чтобы она не давала волю злости, иначе следующий припадок может стать для нее последним. Нынче утром она держала себя в руках, несмотря на домашние дрязги, но я уже тогда за нее беспокоился… Что же случилось ночью? Что вывело ее из терпения?
На это Йестин не мог дать ответа, а если мог, то держал его при себе. Ничего не скажешь — неразговорчивый парень! Знай делает свою работу да помалкивает.
Во дворе нетерпеливо топтался с фонарем Уолтер, дожидаясь прихода Кадфаэля. Даниэль в домашнем халате примостился в холле, вокруг него, пока не вошел Уолтер, продолжали гореть забытые свечи. Проводив в дом посетителя, хозяин сразу заметил безобразное мотовство и принялся гасить лишние, оставив гореть только треть. В холле потянуло запахом свечной копоти.
— Мы отнесли ее в кровать, — сказал Даниэль. Он не находил себе места, раздраженный тем, что его вытащили из уютной постели. — Женщины там, у нее. Подымитесь наверх, они без вас как без рук.
Даниэль тоже поплелся за ними, чувствуя, что, пока не утряслась эта неприятность, ему не видать покоя, и, не заходя в спальню, остановился на пороге; только Йестин остался внизу. За все годы работы на мастера Аурифабера он, наверно, ни разу не побывал наверху.
В комнате на плоском камне стояла в железной корзине жаровня с горящими углями, мерцала стоящая на полочке лампа. По одну сторону кровати безмолвно стояла побледневшая Марджери, она поспешно отступила в тень, пропуская к больной брата Кадфаэля. По другую сторону с высоко поднятой головой застыла в неподвижности Сюзанна, она только чуть повернула голову, чтобы взглянуть на вошедших.
Кадфаэль опустился на колени возле кровати. Джулиана была еще жива. Старческие глаза смотрели на Кадфаэля с перекошенного лица живым, осмысленным и безнадежным взором. Их взгляды встретились, и Джулиана его узнала. Гримаса на лице напомнила ее былую кривоватую усмешку.
— Пошлите Даниэля за священником, — без обиняков сказал Кадфаэль, едва поглядев на ее лицо. — Священник здесь нужнее меня. — Он знал, что Джулиана будет ему благодарна. Она понимала, что умирает.
Он поднял глаза на Сюзанну. В этот миг не могло быть сомнений, кто тут сейчас хозяйка; как бы ни терзали друг друга Джулиана с Сюзанной, они были одной крови, одних корней, и только Сюзанна была под стать своей бабке.
— Она что-нибудь говорила?
— Нет. Ни слова.
Да, Сюзанна даже внешне была похожа на эту женщину, такой старуха выглядела, наверно, лет пятьдесят назад, когда еще была миловидной, решительной, бодрой матерью семейства, женой слабохарактерного мужа. Сюзанна говорила тихо, спокойным, ровным голосом. Она сделала для умирающей все, что было возможно, и теперь ждала, прислушиваясь к обрывочным словам, которые, может быть, произнесет умирающая. Она даже наклонилась, чтобы отереть ей рот, из которого стекала тонкая струйка слюны.
— Позовите духовника, ибо я не священник. Наши молитвы ей уже обещаны, она это знает.
Последние слова он сказал для Джулианы, чтобы напомнить ей, что умирает тело, но не душа, и чтобы она не пожалела о тех дарах, которыми предусмотрительно оделяла аббатство. В померкших глазах что-то блеснуло: она поняла сказанное. Где бы ни витала ее душа, она слышала и видела все, что говорят и делают вокруг нее. Однако она не произнесла ни слова, не сделала даже попытки что-то сказать.
Марджери с облегчением незаметно удалилась на цыпочках из комнаты, чтобы послать мужа за священником. Больше она не возвращалась в спальню. Уолтер слонялся по холлу, гася горящие свечи и терзаясь, что часть из них надо все-таки оставить. Возле умирающей Джулианы остались только Сюзанна и Кадфаэль — один по одну, другая по другую сторону кровати.
Живые глаза старухи, точно прикованные, смотрели в лицо Кадфаэлю, но взгляд ее, как показалось монаху, не хотел выразить ничего, кроме неколебимой веры в собственные силы. Разве она не доказала всей своей жизнью, что при всех поворотах судьбы оставалась хозяйкой в собственном доме? Здесь собрались все свои, и никто чужой им не судья. Постороннему тут нечего делать. Этого монаха, которого Джулиана, несмотря на все разногласия, ценила и уважала, она признавала за более или менее близкого человека: он ее понимал и отдавал ей должное. Ее искривленные губы внезапно зашевелились, исторгнув какой-то звук, на миг даже показалось, что эти уста вот-вот изрекут нечто незабываемо важное. Кадфаэль склонился ухом к ее губам.
Еле ворочая языком, она издала невнятное бормотание. И вдруг: «Я их породила», — промычала старуха, затем после нескольких мучительных, тщетных попыток облечь в слова непокорную мысль, опять наступило молчание, прерываемое хриплым дыханием.
Но вот тело содрогнулось от пробежавшей судороги, и почти совсем четко у нее вырвалось связное высказывание:
— Но несмотря ни на что… я бы хотела… подержать моего правнука.
Едва Кадфаэль поднял голову, как она закрыла глаза. Не было ни малейшего сомнения, что в этом движении выразилась ее воля, а не немощь умирающей. Оставалась еще встреча со священником — со всеми прочими она покончила счеты.
Больше она уже ничего никому не сказала, даже священнику. Она терпеливо выслушала его наставления и, сделав над собой усилие, ответствовала, как полагается, движением век на его настойчивые вопросы, осознала ли она свои грехи, раскаивается ли в них и просит ли за них отпущения. Едва он произнес, что отпускает ей грехи, как она тут же испустила дух.
Сюзанна простояла над нею до самого конца, не вымолвив ни одного слова. Когда все было кончено, она наклонилась и поцеловала бабушку в морщинистую щеку и холодеющий лоб, вложив в поцелуй чуть больше нежности, чем требовало простое выполнение долга, но лицо ее при этом хранило мраморное спокойствие. Затем Сюзанна спустилась вниз, чтобы проводить Кадфаэля до двери и высказать благодарность за все внимание, которое он оказывал покойной.
— Я знаю, что вы гораздо больше положили на нее трудов, чем стоит ваше вознаграждение, — сказала Сюзанна своим обманчиво безмятежным голосом, изогнув губы в невеселой улыбке.
— И это вы мне говорите? — ответил он вопросом и увидел, как напряглись углы ее рта. — С годами я почувствовал к ней уважение, почти полюбил. Хотя она этого не ждала и не требовала. А вы?
Сюзанна шагнула с последней ступеньки, возле которой, прислонившись к стене, сидела на корточках Раннильт. Девушка боялась приставать с непрошеной помощью, но как преданный страж, не покидала своего поста. С тех пор, как Сюзанна, сняв плащ, вышла со свечой из своей комнаты, потому что для нее появилась работа, Раннильт все время ждала, готовая по первому зову кинуться на помощь.
— Мне кажется, в этом доме вряд ли кто-нибудь любил ее и вполовину так сильно, как вы, — задумчиво сказал брат Кадфаэль.
— И вряд ли так сильно ненавидел, — возразила Сюзанна, вскинув голову и сдержанно сверкнув на него своими серыми глазами.
— Любовь и ненависть часто уживаются, — спокойно сказал Кадфаэль. — И в том и другом можете не сомневаться.
— И не буду. Сейчас мне надо возвращаться к ней. Это моя забота, и я отдам ей последний долг. — Оглянувшись назад, она приветливо обратилась к Раннильт: — Раннильт, возьми фонарь у мастера Уолтера и посвети брату Кадфаэлю. А потом иди спать. Тебе больше ничего не надо делать.
— Я бы хотела остаться с вами, — робко попросила Раннильт. — Уже поздно, а вам будет нужна горячая вода и полотенца, и надо будет помочь ее поворачивать или сбегать за чем понадобится.
Как будто там без нее было недостаточно народу! Вокруг кровати собрались сын, внук, жена внука, но искренне ли они оплакивали смерть старухи? Почтенная Джулиана слишком зажилась на свете, для них ее смерть значила только, что одним ртом станет меньше, когда ее похоронят, не говоря уж об ее злом языке и чересчур остром глазе, — с ее уходом всем будет спокойнее!
— Ну ладно, так и быть! — согласилась Сюзанна, долгим взглядом поглядев на полудетское личико с огромными глазами, смотревшими из полумрака: перед тем как выйти, Уолтер погасил все свечи, оставив гореть только одну; тут же стоял нечаянно забытый фонарь.
— Завтра подольше поспишь, к утру ты успокоишься, и тогда уж тебя сморит сон. Приходи, когда
