объявить, что передумала. Как это ни парадоксально, уважение мальчика ко мне зиждилось на том, что я борюсь за праведное дело.
— Для меня это очень-очень нелегко, — честно призналась я. — Но существуют обстоятельства, при которых обычные правила поведения неприменимы. Ты же такой умный и такой значительный человек, Луиджи. Как я могу позволить себе судить тебя?
Юноша скромно потупился:
— Вы правы, синьорина.
Некоторое время он молчал, размышляя. Я взглянула на Джона, и от возмущения у меня перехватило дыхание. Он не забыл про пистолет, который Луиджи так и не опустил, но глаза Джона сузились, он явно забавлялся. Перехватив мой взгляд, он подмигнул. Уголки губ (далеко не таких красивых, как прежде) дернулись.
— А как же женщина? — вдруг вспомнил Луиджи. — Вы же знаете, что я ее убил. Мерзкая шлюха, она трогала драгоценности моей матери, жила в ее комнате... Она не имела права. И когда она заявилась ко мне и стала смеяться... она трогала меня, гладила меня, словно хотела... — Точеные губы с отвращением скривились. — Я ее убил, и она заслужила свою смерть... Но... Я не хотел убивать, понимаете?.. Я лишь хотел ее остановить, заткнуть ее поганый рот. Она говорила такие вещи...
От прилива острой жалости я потеряла осторожность.
— Луиджи, я понимаю! Хорошо понимаю! Ты не обязательно попадешь в тюрьму. Есть доктора. Ты болен, ты не можешь не...
— Идиотка! — громко сказал Джон.
Было слишком поздно. Я осознала свою ошибку, но слово, как говорится, не воробей.
— Так вот что вы обо мне думаете, — прошептал Луиджи. — Вы думаете, что я безумен. Вы хотите посадить меня под замок, держать взаперти... Как держали мою мать. Я помню... Я помню, как она плакала, когда приехала нас навестить, а отец заставил ее отправиться обратно...
Так вот оно что! Объяснение простое и очевидное, как из учебника психологии. Я-то думала, что тревога старой графини за здоровье Луиджи — это обычная заботливость бабушки о единственном внуке. Но у старушки имелись причины для тревоги. У Луиджи могло и не быть дурной наследственности, но когда мать помещают в сумасшедший дом, это не может не сказаться на душевном здоровье ребенка.
Бедняга Бруно в замешательстве глядел на мальчика. Луиджи было невозможно узнать. Юноша плакал, но слезы отнюдь не затуманили его взгляда. Пистолет смотрел точнехонько на меня.
Внезапно с улицы донесся звук автомобильного гудка. Пистолет в руке Луиджи дрогнул. Послышался хруст гравия — тяжелая машина, скрипя тормозами, въехала на подъездную дорожку. У меня хватило времени, чтобы в сердцах обругать Пьетро (почему он в таком случае не прихватил с собой пару полицейских машин с включенными сиренами?), прежде чем Джон, словно подброшенный пружиной, вылетел из кресла. Плечом он ударил по руке с пистолетом, и пуля взвизгнула у меня над ухом. Ох, ну почему я не уродилась толстенькой коротышкой?!
Комната превратилась в хаос. Я шлепнулась на пол, Бруно налетел на Джона, княгиня Кончини ринулась к двери, Луиджи лихорадочно озирался в поисках оружия. Я добралась до него раньше, но могла не торопиться. Юноша превратился в рыдающую развалину еще до того, как я выхватила оружие из-под его пальцев.
Я направила дуло на Бруно, который держал Джона мертвой хваткой.
— Отпусти его!
— Не стреляй! — хором выкрикнули Бруно с Джоном и изумленно вытаращились друг на друга.
Дверь распахнулась, и в комнату прошествовало олицетворение Ярости. Видимо, Пьетро переодевался, когда я позвонила. Он так и остался в роскошном халате из тяжелого зеленого шелка. Только теперь я поняла, почему еще более толстый и потешный с виду Цезарь мог повелевать целой империей.
— Бруно! — прогремел Пьетро. — Отпусти его!
Громила покорно подчинился. Джон рухнул на пол, словно мешок с мокрым цементом. Да, сегодня у него выдался далеко не самый лучший день.
Джон был без сознания. Я подползла к нему, пристроила его голову у себя на коленях и осведомилась:
— Где нюхательная соль?
II
Благодаря взятке в пять тысяч лир и доброму расположению служителя, охранявшего выход на летное поле, я смогла пройти к самолету и самолично проследить за погрузкой контейнера. Отличить мой груз было несложно — это оказался самый большой ящик. Когда тележка с багажом проезжала мимо, я услышала низкое рычание. Ветеринар вколол Цезарю приличную дозу успокаивающего, готовя его к перелету, но даже в полубессознательном состоянии пес испытывал сомнения в правильности происходящего.
Рядом со мной, опустив одну руку в карман пиджака, а другую баюкая в черной шелковой перевязи, стоял Джон и с сомнением взирал на контейнер.
— За каким чертом тебе понадобилось это чудовище?
— Для прогулок, — мечтательно сказала я. — Поздней ночью. По мюнхенским закоулкам. Жду не дождусь.
— Хорошо, что ты меня предупредила. Постараюсь ограничить свою ночную деятельность другими городами.
— Я и не рассчитывала, что ты возьмешься за работу. За честную работу.
— Что, встать на праведный путь?! Мне, последователю любезных и галантных британских авантюристов? — Джон хотел было улыбнуться, но передумал. Нижняя губа у него до сих пор имела причудливую форму. — Я все равно не могу так просто выйти из игры, когда за мной охотится полиция трех стран.
— Прости.
— Да ничего. Мне бы не хотелось, чтобы тебя мучила совесть. У тебя ведь нет душевных терзаний из-за того, что ты не засадила меня в каталажку, дитя мое?
— Луиджи в клинике, так что все в порядке, — сказала я, отказываясь проглотить наживку. — Моя бедная совесть успокоится, когда всем этим безмозглым миллионерам возместят их убытки. Но Пьетро выкрутится, помяни мое слово. Он скажет...
— ...что продавал драгоценности через посредника, а копии делал для себя. Не хотел якобы признаваться, что вынужден распродавать свои сокровища. Бедняге и в голову не могло прийти, что его люди обманывают клиентов! Он ясно дал мне это понять. Посредником был я, и вполне логично, что именно из меня сделают козла отпущения. Поскольку я все равно впутан в эту историю, то почему бы не взять всю вину на себя?
— Полагаю, наш друг Пьетро хорошенько подсластил свою откровенность?
— Безусловно. Ты должна признать, что Пьетро не опускается до подлости. Он мошенник, но мошенник благородный.
— Пожалуй, не могу упрекнуть его ни в чем, кроме вранья. Это Бьянка охотилась за нами.
— Разве она ничего не объяснила? Бьянка вовсе не желала нам зла. Пьетро неправильно ее понял.
— Это она так говорит. А я, пожалуй, не стану записывать милую Бьянку в свои лучшие подруги. Да, она помогла нам справиться с Луиджи, но только потому, что он угрожал и ей. А вот Пьетро мне искренне жаль, он действительно очень переживает из-за сына. И не без оснований.
— Думаю, с мальчиком все будет в порядке, — мягко сказал Джон.
— Хотела бы и я так думать. Надеюсь, все обойдется. Пьетро по-настоящему его любит, жаль только, что слишком поздно это понял.
