шутка и одновременно вызов? Тогда...
– Вряд ли, Рамсес. Скорее прозвище говорит о поэтичности натуры, о богатом воображении. Мумия Сети Первого очень красива (для мумии, конечно). Вспомним и сравнение Сети со львом в долине...
– Какие глупости, Пибоди! – не вытерпев Эмерсон.
– Склонен согласиться с папочкиным определением, – поддакнул Рамсес. – Но только по сути Языковое оформление оставляет желать лучшего. Я проявил бы сыновью непочтительность, если бы отозвался в подобных выражениях об умственных способностях одного из родителей, тем более...
– Рамсес!
– Конечно, мама. Я как раз собирался напомнить вам о важности золотого кольца с царским картушем. Откуда у Сети такая диковина? Может быть, он сохранил ее со времени первого ограбления усыпальницы как символ имени, которое тогда же себе избрал?
– Что ж... – проговорил Эмерсон задумчиво. – Очень может быть, мой мальчик. Но даже если ты прав, что нам делать с этой догадкой? Кажется, мое первое предположение заслуживает больше внимания. Рыжие волосы! У нас теперь целых двое рыжих. И один из них – Сети!
Стемнело, пустыню озаряла слабым светом ущербная луна. Вслед за последним утверждением Эмерсона наступила тишина. Радостные голоса египтян, собравшихся у костра, казались нам сейчас неуместными.
– Ничего подобного! – опомнилась я. – Ведь именно ты, Эмерсон, сказал, что Дональд исключается.
– Один из них – наш злодей, – упорствовал Эмерсон. – Либо Дональд, либо его братец.
– А как же быть с цветом глаз? – удивился Рамсес.
– Это неважно! – ответили мы с Эмерсоном дуэтом.
А я добавила:
– Можно спросить у Энид, кто из братьев покидал Англию прошлой зимой. Только бы не оба... Рамсес с готовностью вскочил:
– Сейчас же спрошу!
– Лучше не торопиться, сынок, – остановил его отец.
– Но надо успокоить Энид, папочка! Она так горюет...
Эмерсон покачал головой:
– Твои намерения похвальны, но поверь своему многоопытному папе: горюющих юных особ лучше не трогать. Пусть с ними возятся те, кто причинил им горе.
– Ты согласна, мама?
– Целиком и полностью, Рамсес! – отчеканила я.
Наше чадо нахмурило брови:
– И все же я полагаю, что проявление участия и, возможно, небольшая лекция о бессмысленности избыточных чувств возымели бы благотворное действие...
Я окаменела от страшного предчувствия. От меня не ускользнуло терпение, с каким Рамсес принимает ласки Энид. А если он позволял такие вольности чужим людям, то только с какой-то задней мыслью, и в данном случае его задняя мысль связана с Энид. Прикидываясь обыкновенным восьмилетним мальчиком, этот хитрец втирается к ней в доверие. Сейчас же тон родного дитяти навел меня на еще более страшные подозрения. Конечно, это было бы слишком, но раз Рамсес так скоропостижно созрел в одном отношении, то почему бы ему не... Кошмарная перспектива! Я почувствовала, как зашевелились волосы на голове, но Амелия Пибоди никогда не позволяет малодушию взять верх. А потому слегка дрожащим голосом я спросила:
– Ты и раньше позволял Энид тебя обнимать?
– Знаешь, мамочка, я как раз хотел поговорить с тобой на эту тему. Когда мисс Дебенхэм накинулась на меня сегодня с объятиями, я испытал очень странное чувство. Отчасти оно напоминало то, что я испытываю к тебе, а также к тете Эвелин. Однако в этом странном ощущении было что-то еще... Я не находил слов для его определения, пока не вспомнил строки из поэмы Китса «Канун дня святой Агнес», которые возбудили...
– Боже! – простонала я.
Эмерсон, наивная душа, весело присвистнул:
– Уверяю тебя, сынок, ощущение самое нормальное. Первое, еще детское пробуждение чувств, которые в положенное время расцветут и превратятся в самые благородные из всех, какие только может испытывать мужчина...
– Я тоже так думаю, – важно кивнул Рамсес. – Поэтому и хочу с вами посоветоваться. Раз это нормальные, естественные чувства, то мне надо побольше о них узнать.
– Но, Рамсес... – возразил его папаша, догадавшись, куда ветер дует.
– По-моему, мамочка часто повторяет, что отношения между полами приобретают в нашем ханжеском обществе уродливый характер и что молодежь надо учить правде жизни...
– Я действительно так говорила, – подтвердила я, кляня себя за то, что вообще открываю рот в присутствии своего чада.
– Итак, я готов к уроку, – сообщил Рамсес. Он пристроил подбородок в ладонях и уставился на меня широко распахнутыми глазами.
– Справедливое требование, – вздохнула я. – Приступай, Эмерсон.
– Что?! – взвился любящий родитель. – Почему это я, Амелия?!
– Отцу сподручнее говорить с сыном на такие темы.
– Да, но...
– Вот и действуй. – С этими словами я встала.
– Минуточку, папа, – восторженно зачастил Рамсес, – я должен взять бумагу и карандаш. Буду делать записи.
Я еще не дошла до кухни, а Эмерсон уже забасил. Слов было не разобрать, но одно я угадала. Это было словечко «амеба».
II
Кухня являла собой выложенный из камней очаг и свалку из котлов, сковород и горшков. Впрочем, Хамид, кузен Абдуллы, отлично знал, где что лежит. Честно говоря, его внешность не вызывала ни малейшего доверия: катастрофическая худоба, тоскливо обвисшие усы. Но внешность обманчива – стряпал Хамид божественно.
Сейчас, помешивая варево в котле, он сообщил, что ужин готов, но я уговорила его немного отложить трапезу. Коли Эмерсон начал с одноклеточных, то ему потребуется время, чтобы добраться до приматов. Рабочие-египтяне, радуясь моему появлению, затеяли со мной веселый разговор. Но уже скоро усы Хамида повисли еще тоскливее прежнего, а речь утратила смысл. Неважно, что у повара на голове – белый колпак или тюрбан, он не стерпит, если любовно приготовленные им кушанья перестоятся. Сжалившись над беднягой, я отправилась собирать едоков.
Эмерсон куда-то подевался. Рамсес сидел один и усердно строчил в блокноте.
– Лекция окончена?
Рамсес кивнул:
– Папа объявил перерыв. Я задал еще не все вопросы, но он сказал, что уже исчерпал свои знания по данной теме.
– Зато твои, видимо, сильно обогатились...
– Должен признаться, – отвечал Рамсес, – мне еще трудно представить, как протекают некоторые процессы. Если они и осуществимы, то чрезвычайно утомительны. Я попросил папу начертить пару схем, но он отказался. Может быть, ты?..
– Нет.
