Старый отступник в растерянности поскреб затылок, привычно поглаживая кончиками пальцев чубук заткнутой за пояс трубки.
– И все ж пойду посоветуюсь с одноглазой оглоблей. Иногда и у него дельные мысли бывают. Тем более что хоть шея у каждого своя, да у обоих на той же веревке подвешена.
Кривица, как обычно, сидел в трактире «Жареная Гусыня» и неспешно потягивал что-то из глиняной кружки, лениво отгоняя зеленой веткой совершенно бесцеремонных мух.
Раньше веселый трактир назывался «Жареный Гусь» и принадлежал Беримясу, мужику мощному и никогда не терявшемуся, если подвыпившему клиенту надо было засветить между глаз. Но вот уже скоро год, как он в несколько дней умер от какой-то хвори, непрерывно жалуясь на невыносимое жжение в желудке и запивая эту боль ведрами вина и пива, пока не свалился замертво. Замковый лекарь Дрогопис и хранитель Повест, посовещавшись, решили, что всему виной случайно попавшая в пищу отрава для крыс, которую Беримяс сам же на прошлой седмице в аптеке у Дрогописа и купил.
Многие думали, что после смерти мужа Ядринка, бывшая втрое моложе не такого уж и старого Беримяса, быстро продаст заведение и исчезнет из Дуброва вместе с первым купеческим караваном, направляющимся в столицу, но случилось иначе. Уже на следующий после похорон день у двоих чересчур падких на дармовую сладость и заглядывавшихся на смазливую молодку еще при жизни Беримяса отцов семейств почему-то оказались до крови расцарапаны лица. На вывеске трактира сменилось и прибавилось несколько букв, а кутил, решивших, что в заведении, принадлежащем женщине, можно и побуянить, мигом образумил Кривица.
И поселился в своем закутке навсегда. Сплетничали, что он и ночует там же, за столом… Но любому, кто хоть раз видел Ядринку, станет понятно, что находиться под одной крышей с такой кралей и ночевать в общей зале может только слепой или больной. А побратим Калиты хоть и потерял в бою один глаз, вторым видел как бы не лучше, чем иной двумя. И со здоровьем у сорокалетнего отступника было все хорошо…
Порой есаулу казалось, что Беримяс отправился до срока к Создателю не без помощи побратима, но как водится в таких случаях – спрашивать не стал. Потому что уж если из-за многолетней привычки к воле сам до сих пор не удосужился завести себе хозяйку или мало-мальски постоянную зазнобу, то нечего других осуждать… Каждая птица вьет себе гнездо, как умеет.
– Здравствуй, одноглазый, – уселся Калита рядом с побратимом, зная, что тот не любит, когда ему загораживают зал.
– Давно не виделись, – как всегда приветливо буркнул тот. – Чего приперся, старый пес? Убить кого надо?… А сам что, уже сабли в дрожащей ручонке удержать не можешь?
– Не, братка, тут дела поважнее обмозговать надобно, – не поддержал обычной перебранки есаул. И Кривица сразу насторожился. Обычно после того, как его побратим начинал говорить таким голосом, им приходилось убегать из насиженных мест. А за последние месяцы одноглазый уж больно привык к хлебному месту да ласковой хозяйке. И совершенно не хотел менять ее мягкую постель и щедрый стол на черствый калач и седло под головой.
– Не надоело тебе, старый дурень, по свету скитаться? Глупые люди прозвище давали… Ну какая из тебя Калита, коли ты гроша ломаного в руках удержать не умеешь. Только-только у барона пригрелся, и опять за старое?
– Не гуди, братка. О нашем господине и пекусь.
– Тогда, да… Если для Владивоя, тогда извини… Говори, что делать надо.
– Для начала хорошо б горло промочить… – намекнул на привилегированное положение побратима Калита. Мол, я и сам могу служанку окликнуть, но ведь тебе поднесут и быстрее, и – из личных запасов хозяйки.
Кривица не стал мудрить и подал условленный знак.
Но Ядринка и сама уже спешила к ихнему столику. Половину жизни проведя в трактире, помогая мужу вести хозяйство, молодая женщина научилась хорошо разбираться в мимике мужчин. А то ведь ближе к ночи их речь не всегда понятна даже им самим. Да и побратим ее одноглазого стража захаживал сюда не так часто. «Жареная Гусыня» предназначалась для горожан победнее, а Калита – есаул. Считай, правая рука барона! Отчего ж дальновидной женщине не потрафить милому дружку, заполучив заодно покровителя и в самом замке? Поэтому вскоре на столе перед побратимами появился жбан запотевшего пива и нарубанная большими ломтями тарань. Выждав минутку и поняв, что мужчинам пока больше ничего не надо, Ядринка, чуть покачивая бедрами, неспешно удалилась.
– Хороша, – одобрил Калита. – Умеешь ты, братка, обустраиваться…
– Поговорку о ласковом теляти знаешь?
– Не знаю, что ты там сосешь, – хохотнул Калита, – но на теленка, уж поверь на слово, никак не похож. Тот еще волчара…
– Или пей, или говори, чего надо, или – проваливай! Не хватало еще нам с тобой начать бабу делить, – проворчал Кривица.
– Да ты что, братка, окстись! – возмутился есаул. – И в мыслях не было!.. Любка побратима неприкасаема! Тут на мне греха нет! Поклялся бы, да нечем. А дело у меня такое… Надо помочь Владивою остаться бароном в Дуброве и после смерти баронессы.
Кривица только крякнул и непроизвольно прикоснулся к пустой глазнице.
– Отчего не Ханом Кара-Кермена? Нам ведь это раз плюнуть, нет? Калита, твоя задумка мне не кажется забавной. Дознаватели хранителей не добрее харцызских! – Одноглазый воин жадно отпил из кружки. Вытер усы и продолжил чуть спокойнее: – Ох, братишка, опять ты за старое… Вспомни, как нам пришлось драпать в Степь из Турина? А все потому, что тебе пришла в голову отличная мысль: наняться в охрану к столичному купцу, пустившего по миру твоих родителей? И больше года заставлял меня верой и правдой служить этому жирному борову, выжидая своего часа.
– Так ведь по-моему все вышло! – оживился, вспоминая былое, есаул, возбужденно покусывая кончики длинных вислых усов. – Глупец проникся к нам таким доверием, что отправился на ярмарку закупать товары, не взяв с собой, кроме нас, ни одного охранника! Еще и дочку с собой прихватил. Мол, засиделась в девках, пора и себя показать, и как другие живут – поглядеть.
– Вот и следовало втихую перерезать ему глотку. Но тебе непременно надо было сперва позабавиться с Мартой. Коль так уж зудело, то и увез бы девку с собой. А потом – хоть сам пользуйся, хоть лесным братьям продай…
– Да она сама была не прочь… – ухмыльнулся есаул. – Прав был купец, засиделась в девках.
– И поэтому ты расстелил ее на глазах у отца.
– Для настоящей мести унижение врага важнее его смерти.
– Вот и доунижался, пока на ее визг не нагрянул отряд королевских стражников. Хорошо – ноги унести успели. А кровник твой наверняка по сей день жив…
– Ну и пусть себе, – хмыкнул Калита. – Вопли дочурки ему долго будут сниться. А если Марта еще и забрюхатела…
– Ну, хорошо, – кивнул Кривица. – Каждый сам выбирает, какая месть слаще. Но Хромого ты зачем добил?
– Он давно затаил на меня зло и только ждал удобной минуты, чтоб ударить в спину.
– Так и надо было ловчее саблей орудовать, коль уж выпал такой случай, – отмел подобное объяснение одноглазый. – Но осквернять сознательным убийством Рощу Смирения даже для меня чересчур… До сих пор не верю, что сумели из Кара-Кермена живыми уйти. И что степняки в покое нас оставили, тоже не верю. Каждую минуту чувствую пустой глазницей влетающую в нее стрелу.
– Можешь спать спокойно, – отвел взгляд Калита. – Кара-Кермен нас не простил, но карать не станет.
– Ну-ка?! – вскинулся Кривица. – Ты знаешь что-то мне неведомое?
– Сразу, как только Владивой приютил нас в замке, Хан присылал ассасина по наши души. К счастью, я тогда у твоей постели сидел. Лекарь велел, чтоб зараза в мозг не пошла, непрерывно рану обмывать. А ты в горячке метался. Одним словом, мне удалось отбиться и напавшего ранить.
– Ассасина? Силен, братка… Коль не врешь.
– Чтоб мне лика Громовержца Перуна не узреть, – побожился есаул.
