Ну, это и мне было ясно:
— Если они неживые, лучше их убрать. А то потом придется делать их ампутацию.
— Да, но, понимаешь, я не вписал это в его согласие на операцию. Если ты потом ему объяснишь, я их уберу. На твою ответственность.
Хотя два пальца на ноге — ничтожно малая часть тела, но я смутился: как мне взять на себя ответственность за чужие пальцы? А с другой стороны — если в них возникнет гангрена (а она должна возникнуть), то я буду себя еще больше корить.
— Хорошо, я беру на себя ответственность.
Я был уверен, что Гавриил не станет на меня сердиться.
Главное, его нога и его жизнь вне опасности!
Вторая операция
Даже самая прекрасно сделанная искусным хирургом операция может не дать хорошего результата, если после нее нет настоящего внимательного выхаживания больного. А оно проводится медицинскими сестрами. Когда хирург закончил операцию, больного перевозят на несколько часов в палату восстановления (recovery room по-английски). Первое склоненное лицо, которое он, проснувшись от наркоза, видит перед собой, — это лицо медицинской сестры. Она улыбается ему, говорит слова ободрения, дает кислород для дыхания, укрывает, если у него озноб, дает пить, вводит обезболивающие лекарства — она начинает его выхаживание. И если замечает, что что-то не в порядке, срочно вызывает к нему доктора.
Медицина — самая человечная из всех видов людской деятельности, и медицинские сестры символизируют ее человечность больше, чем доктора. Особенно в хирургии. Да, хирург спасает жизнь и здоровье, вкладывая в это свое уникальное умение работать инструментами. Он, по сути, и есть инструменталист медицины. И чем больше инструментов в его руках, тем меньше остается ему времени и меньше места в его душе для простой человечности. Как все это вместить в одну душу? Хирург спасает, но ощущение теплоты и заботы выхаживания дает больному так называемый средний и младший персонал — если он натренированный и внимательный.
Все это я наблюдал с первого момента после операции, когда проводил долгие часы у постели Илизарова. Для меня, хирурга, это была уникальная возможность видеть, что и как делают сестры, когда после операции мы оставляем им наших больных. Это были интересные и полезные наблюдения со стороны за больным и персоналом. Я часто думал: даже если бы Илизарову и сделали операцию в том московском институте, то все равно — какой был бы результат, когда сестра влила ему в вену неопознанную жидкость?
Доктор Райлз всегда торопился. Ранним утром он заходил в палату Илизарова на две-три минуты до своих новых операций. Я уже был там, приезжая для перевода и объяснений. Доктор деловито улыбался, спрашивал:
— Ну, как сегодня наш профессор — о'кей?
Я коротко рассказывал, он быстро проверял пульс на ноге, улыбался, опять говорил свое «О'кей» и поспешно уходил на целый день, на ходу давая указания сестрам. Он торопился в операционную — спасать других. Это и было его, специалиста высокого класса, основное рабочее место. А выхаживали Илизарова именно сестры. Ведь одно дело — назначить нужное лечение или процедуру, а другое дело — КАК это выполнить.
Опытная и внимательная медицинская сестра может быть не только хорошим исполнителем, она может и подсказать, и даже, если надо, поправить доктора. Много нужно для этого умения и терпения. И ведь больные разные, не только все они обессиленные и беспомощные, но бывают и ворчливые, всем недовольные, капризные, злые, кляузные. При докторах они стесняются и ведут себя спокойнее, но только сестры по-настоящему знают, как тяжело выхаживать таких людей. Действительно, сестрам надо иметь много терпения и душевной доброты, чтобы вновь и вновь вкладывать их во все новых больных.
Но Илизаров не был капризным больным, он легко и спокойно переносил все процедуры, как настоящий мужчина. И они словно колдовали над ним: целыми днями они входили-выходили, проверяли показания телевизионного монитора над его кроватью, температуру, пульс, кровяное давление, слушали, как работает сердце, давали лекарства, брали кровь на анализы, вводили внутривенно растворы, регулировали частоту капель вливания, протирали его, меняли белье и еще многое-многое другое. Они это делали терпеливо и искусно, я удивлялся и восхищался, иногда им помогал, иногда с ними не соглашался, просил вызвать доктора. Но общая квалификация сестер была очень высокая.
Много среди них было черных, и Илизаров, не привыкший к людям других рас, с удивлением косился на них и говорил мне:
— Вот ведь, смотри-ка — негритянка, а работает хорошо, тщательно. Не так, как в том московском институте, где сестра влила мне в вену какую-то пакость.
Я всегда легко сходился с людьми, и с первых дней у меня образовались хорошие отношения с сестрами. Для них русский пациент, не знавший ни слова по-английски, был диковинкой. И я, иммигрант из России, а теперь американский доктор, тоже вызывал их интерес.
— Это кто — брат ваш? — спрашивали они.
— Нет, мы не родственники, просто друзья.
Они смотрели на меня подозрительно — в Америке многих мужчин подозревают в гомосексуализме. Но я рассказывал им, кто такой Илизаров, как мы работали с ним в России. Некоторые слышали или читали про его метод, им было интересно увидеть знаменитого доктора. Его солидное спокойствие и его личность производили на них впечатление. И подозрение к нашим отношениям исчезало.
Положение медицинских сестер в Америке отличается от их положения в России тем, что их труд здесь высоко уважаемый и хорошо оплачиваемый. Они — профессиональная группа и зарабатывают от $50 000 до $70 000 в год, в некоторых штатах даже больше. Сестры оканчивают колледжи, это считается высшим образованием. Потом три года они должны тренироваться для своей работы. Немало среди них мужчин, и почти половина из сестер — черные (в Америке не принято говорить «негр», это считается оскорблением, как «жид» в России). Работают они очень много, все время на ногах, все время в беспокойстве, дежурят по ночам и по праздникам. Для такой тяжелой работы не хватает американок. Поэтому около трети всех сестер — это иммигрантки из других стран: с Карибских островов, из Филиппин, из Китая; есть польки, стали появляться из России и других республик.
Нога Гавриила с самых первых часов вела себя хорошо, боли прошли, про отрезанные пальцы под повязкой он пока не спрашивал.
В Америке лечение после операции очень активное, больных рано ставят на ноги. Через два дня в палате Илизарова появилось новое лицо, да еще какое лицо: молоденькая хорошенькая инструктор физиотерапии. Мы оба загляделись на нее. «Раз уж он, семидесятилетний, в теперешнем своем положении проявляет такие эмоции, значит, дела пошли на поправку», — подумал я.
— Это кто такая? — спросил Гавриил.
— Инструктор лечебной гимнастики. Будет учить тебя ходить.
— Что это у вас в Америке так торопятся?.. Но так и быть, ради нее попробую встать.
Он несколько раз пытался сесть на кровати и даже опускал ноги на пол, но каждый раз у него начиналось головокружение. А она поддерживала его и певуче говорила:
— Ну, дорогой, попытайтесь еще разок…
Илизаров сердился:
— Скажи ты ей, что я не могу. Если бы мог, поднялся бы.
Смущенная красотка так и ушла ни с чем.
На другой день при утреннем обходе Райлза я рассказал ему об этой неудаче. Он пощупал пульс на сонных артериях на шее, которые обеспечивают основное снабжение мозга кровью.
— Владимир, пощупай сам…
Слева пульса не было совсем, справа очень слабый. В тот же день мы повезли Гавриила на новое
