обследование. У него оказалась полная закупорка левой сонной артерии, правая работала вполсилы. Можно было каждую минуту ожидать паралича. Райлз предложил сделать новую операцию.
Илизаров воспринял новость мужественно, даже спокойно. Не так, как мы, его близкие и друзья. Вечером у нас дома Светлана плакала, моя Ирина ее успокаивала. Звонили в Курган Валентине Алексеевне, жене Гавриила. Та тоже плакала в трубку: сколько же человек может вынести?!
И вот я опять стоял у изголовья операционного стола, наблюдая искусную работу Райлза. По схеме эта операция была похожа на первую, но гораздо сложнее: близко к сонной артерии лежат другие жизненно важные сосуды и нервы. Одно неверное движение хирурга может убить пациента. Райлз опять показывал мне, как плохо идет кровь через артерию и как быстро и легко она потекла по искусственному сосуду.
Все окончилось благополучно: мозг стал получать достаточно крови для жизни — и новых открытий. Во время операции делали фотосъемку, и Райлз подарил мне потом слайды. Я храню их как память об эпопее спасения моего друга.
Снова напряженные часы и дни выхаживания. Снова сестры «колдовали» над больным. На третий день в палату нерешительно заглянула красотка — инструктор физиотерапии.
Гавриил при ее появлении заулыбался — и сел на кровати, сам, без нашей помощи. Она картинно всплеснула руками:
— Какой вы молодец!
А он радовался, как ребенок, что смог это сделать и еще заслужил похвалу красавицы. Она сияла ему обворожительной улыбкой. С тех пор он ждал ее каждый день, чтобы пройтись по коридору. Мы со Светланой часто сопровождали его в этих прогулках. Он с интересом заглядывал в открытые двери палат. Ему, директору самого большого в мире Центра ортопедии, было многое здесь в диковинку.
— Я вижу, у вас тут немало стариков. Некоторые совсем древние. Что, им тоже делают операции? Делают? Старикам? Ну и ну… И что — не умирают после этого? Помогает им?..
В другой раз он удивлялся, что кому-то принесли не госпитальный обед, а доставили горячую еду в специальной упаковке.
— Это почему его кормят по-особому?
— Он заказал обед из ресторана, за свои деньги.
— Ему что, здешняя еда не нравится? По-моему, в госпитале хорошо готовят, вкусно.
— Как тебе объяснить… Знаешь, среди американцев есть много избалованных едой. Они привыкли есть в ресторанах, больничная еда их не устраивает.
— Но они же не за едой сюда пришли, а за лечением!.. Да, много у вас хорошего, но много и чудного…
Я его понимал. Для него, как человека из другого — советского — мира, где общий уровень медицины был отсталый, а общий уровень жизни людей очень низким, было чем восхищаться и чему удивляться в американском госпитале. Я тоже всегда поражаюсь высокими результатами лечения, но зачастую удивляюсь низкому общему уровню этического поведения американских пациентов. Я никогда не мог понять капризных больных, которые, лишь только окрепнут после операций, начинали ругать больничную еду — по-моему, почти всегда очень хорошую.
Америка — богатая и высокоразвитая страна, но большая часть американского общества никогда не была высококультурной в плане бытового поведения. Откуда здесь быть традициям бытовой культуры и хороших манер, если вся страна состоит из потомков недавних иммигрантов с разным уровнем развития?
Илизаров пробыл в госпитале почти месяц. Я все это время буквально разрывался, как Фигаро из «Севильского цирюльника». Рано утром помогал Гавриилу переводом и составлением расписания его лечения на целый день. Оставив с ним Светлану, мчался на такси к восьми часам в свой госпиталь. Оперировал с Френкелем и принимал пациентов, то и дело звоня в палату Гавриила или отвечая на звонки оттуда: всегда надо было что-то перевести докторам и сестрам. Закончив работу, вечером опять мчался к Илизарову.
Мне периодически звонили из советского посольства, интересуясь, когда же его выпишут: общий счет за лечение приближался к ста тысячам. Ему самому я об этих звонках не говорил — не хотел ни расстраивать, ни удивлять. Стоимость американского лечения — стресс для старого человека, привыкшего к бесплатной медицине. Да, но и качество лечения поразительно!..
Когда наступил день выписки, я почувствовал тройное облегчение: за выздоровевшего Илизарова, за себя, уставшего от месячного напряжения, и за советское посольство.
Мечта старого русского доктора
Френкель часто просил меня показать Илизарову рентгеновские снимки кого-нибудь из своих пациентов и спросить его совет. В следующий раз он говорил пациенту:
— Мы показывали ваши снимки самому профессору Илизарову, и он оценил вашу операцию на «А» с плюсом (в Америке оценки даются не цифрами, а буквами). «Самому профессору Илизарову!» — это добавляло к его авторитету перед больным. Подходило время Гавриилу выписываться из госпиталя. Я ломал голову, где найти для него место на две-три недели — окрепнуть до возвращения в Россию. Мы с Ириной рады были дать ему одну комнату, но у нас было бы тесно. Надо было обращаться за помощью к Френкелю. Эпопея болезни и операций Илизарова была известна всем докторам нашего госпиталя.
Незадолго до выхода Гавриила из госпиталя доктор Альфред Грант, тот самый, с которым я начал делать операции в нашем институте, отвел меня в сторону и спросил:
— Владимир, как ты думаешь, не обидится Илизаров, если я предложу ему с дочерью после госпиталя пожить в одной из моих квартир. Я там не живу, купил для вложения денег. Никто его беспокоить не будет.
— По-моему, он не только не обидится, но будет благодарен.
— Ты скажи профессору, что для меня это будет большая честь.
Толстяк Грант был добрый человек и преклонялся перед Илизаровым. Ему, по его американской наивности, казалось, что если у того мировое имя и за лечение платит посольство, то оно тем более готово будет снять номер в самом дорогом отеле.
Сам Грант вдвоем с женой жил в большом доме в богатом пригороде Лонг-Айленд, у них был также «дуплекс», двухэтажная квартира в одном из небоскребов в центре Манхэттена.
Я перевез Гавриила на квартиру Гранта на авеню Лексингтон, неподалеку от нашего госпиталя. Он еще никогда не был в квартирах американцев и сразу стал осматривать свое временное жилище. Прихрамывая, расхаживал по трем большим и дорого обставленным комнатам, восклицая:
— Ну-ну, квартира прекрасная! Спасибо Гранту, хороший человек. Это столовая, это спальня… а где санузел?
Так, по советской привычке, назвал он ванную.
— Ага, красиво, все в зеркалах… А почему Грант сам здесь не живет?
— У него есть дом и еще квартира, двухэтажная.
— Двухэтажная, говоришь? Интересно… Он что, богатый?
— Наверное, очень богатый.
— Сколько эта квартира стоит?
— Точно не знаю, думаю, тысяч полтораста-двести.
— Так дорого!.. Сколько же тогда двухэтажная может стоить?
— Не меньше миллиона, а то и двух.
— Два миллиона за квартиру?! Да, ваши доктора здорово живут. Я вот всю жизнь работал, а с трудом получил четырехкомнатную в Кургане, да и то по специальному решению обкома партии…
— Здесь разрешения не нужно — плати деньги и покупай квартиры, какие хочешь.
— Так, так, ясно… Но ведь и стоит дорого.
— Если бы такой доктор, как ты, работал здесь, он давно был бы мультимиллионером.
— Ну да?
