даже не заикаюсь о нем. Думаешь, я не знал, что ты ученик и раб Аргануса? О, Клавдий, это не было для меня секретом. Я открывал тебе ту информацию, которую хотел донести до д'Эвизвила под видом тайны. Ты был камешком в жерновах. И именно ты, Клавдий, помог мне осуществить заговор, который стал началом войны и открыл нашему роду путь для наращивания сил. Да, я сам толкнул тебя на предательство и даю второй шанс. Встань же в наши ряды, будь одним из повелевающих. Это твое место, Клавдий, ты должен занять его по праву.
Батури стоял молча, сжимая в одной руке смертоносный клинок, в другой – тонкую ножку бокала, и не зная, что делать дальше? Одно согласие – и его ждут новые, обещанные Каэлем горизонты. Один отказ – и неминуемая гибель. И не только его самого, но и девушки, которую Батури поклялся защищать, и ребенка, которого он зарекся оберегать.
– Хочешь, я подарю тебе Алекто? – увидев замешательство, мелькнувшее в глазах Клавдия, продолжил Каэль. – Она хороша в постели. Теперь я понимаю, почему ты убил отца. Трудно делить такую женщину с другим. Я подарю ее тебе. Забирай! Ведь ты желал ее раньше, хочешь и теперь. Она твоя.
– Не откажусь от этого подарка, – ответил Клавдий, не без удовольствия посмотрев посмотрев на Алекто, на удивление, страх и злобу, застывшие в ее глазах. «Кукла», – отметил он для себя.
Милая Алекто всегда была куклой: красивой, утонченной, хрупкой. После обращения в ней проявились дикий нрав, но это не изменило сути: она так и не научилась принимать решения, все поступки совершала под чужим влиянием. Теперь она стала игрушкой Познавшего. Но, глядя в глаза своей возлюбленной, ради которой когда-то убил отца, Батури сомневался, что Алекто согласится со своей судьбой и на этот раз.
– Кошка не должна сидеть на привязи, не так ли? – сверля взглядом вампиршу, уронил Клавдий. Алекто, ничего не ответив, потупила взор.
– Не должна, – вмешался Каэль. – Кошка будет твоей. И этот человеческий детеныш – тоже. Но с тебя клятва.
– Клятва? Всего одна? – переспросил Клавдий и, поймав на себе неуверенный взгляд вампирши, продолжил: – Нет, Каэль, клятв не будет. Или я забираю свое и по доброй воле, без клятв, обетов и присяг, возвращаюсь в ряды Ордена, или наши пути расходятся.
– В таком случае мне придется тебя убить…
– Когда-то я не послушал совета, – спокойно заговорил Батури, – совета той, которую давно любил и люблю до сих пор, совета той, ради которой жил эти долгие годы. Я не послушал ее и воскресил тебя, Каэль. Наперекор всем: Балор Доту, Арганусу, Ордену. Воскресил, чтобы ты вытащил род вампиров из ямы, в которой тот оказался, как мне думалось, по моей вине. Но Перворожденный посчитал, что ему не нужны братья – лишь рабы и слуги. И тогда я понял свою ошибку. Попытался ее исправить, но не преуспел. Я должен был поверить словам той, которую любил, а теперь и она у твоих ног.
– Клавдий, прекрати рассказывать мне эти плаксивые истории. Да, я благодарен тебе за воскрешение, но ты пошел по ложному пути. И… если сейчас выберешь неверное решение, этот путь приведет тебя к смерти.
– Свой выбор я уже сделал…
– Что ж, – Каэль пожал плечами, с сожалением вздохнул и взглядом приказал Высшим нападать.
Вампиры, понимая, что схватка с тем, у кого в руках легендарный кинжал, будет непростой, не спеша рассредоточились, взяли Батури в полукруг и приготовились к бою.
– Кому суждено сгореть, тот не утонет, – прошептал Клавдий, искоса взглянув на Перворожденного. – Сегодня ты сгоришь, Каэль, даже если ради этого мне придется захлебнуться.
– Хватит слов! Убейте его!
– Алекто! – крикнул Клавдий и сорвался с места.
Без магии, без взывания к вампирским способностям, надеясь лишь на силу серебряного клинка, он бросился на ряды собратьев, чтобы вновь стать Братоубийцей. В его голубых, как кристальное озеро, глазах поселился мрак, заплясало черное пламя, ожила всесильная, абсолютная Тьма.
– Ради прошлого, спаси будущее – спаси ребенка! – заорал Батури, накинувшись на Аскольда де Гиро, к которому питал теплые дружеские чувства, и неразличимым движением вогнал ему в сердце клинок.
Аскольд с болью, отразившейся в глазах, посмотрел на своего убийцу и осыпался на пол серым пеплом, а Батури, крутанувшись на одной ноге, выставил перед собой клинок, защитившись от заклинаний, которыми его сполна одарили Высшие.
Услышав слова возлюбленного, Алекто выхватила из рук Каэля девочку, пантерой метнулась к потайной комнате, но не пробежала и десяти шагов. Перворожденный, быстро придя в себя, бросил ей в спину заклинание парализации, и вампирша рухнула на пол, чуть не придавив собой ребенка.
Долорис зашлась в крике. Клавдий, обозленный ее плачем, потерял над собой контроль. Разрубив «смертью Каэля» плеть Хель, без страха окунувшись в магический огонь и невредимым выпрыгнув из него, Батури разъяренным зверем накинулся на очередного Высшего и одним укусом выдрал из шеи своей жертвы трахею, а на прощанье проткнул уже кренившееся к полу тело клинком.
Кричала Долорис и ее плач бушующей ненавистью и злобой оседал в мертвом сердце вампира и вырывался изнутри звериной яростью. Без колдовства и магических щитов, Клавдий, отмахиваясь «смертью Каэля», убивал своих собратьев. Одного за другим. Одного за другим. А Высшие лишь пятились, разбрасывая вокруг бесполезные заклинания; пятились, боясь оказаться с Братоубийцей лицом к лицу.
– Р-а-а!!! – под плач младенца кричал Батури и вгрызался в плоть Высших.
– Р-а-а!!! – кричала смерть с черными, окутанными первозданной Тьмой, глазами.
– Р-а-а!!! – звенел клинок, вспарывая жилы, пробивая глотки, вонзаясь в сердца.
– Остановись! – выставив перед собой безоружные руки, взмолился последний Высший, но Долорис еще рыдала, а Клавдий – убивал.
– Ты сгоришь, – посмотрев на Перворожденного, выдавил из себя зверь, когда тело последнего врага истлело за спиной.
– Скорее ты захлебнешься, – ничуть не страшась обезумевшего Братоубийцы, усмехнулся Каэль и громко выкрикнул: – Воин! Воин!
Клавдий услышал шум позади себя и невольно обернулся. В распахнутых дверях показался неприметный человек в белых, украшенных на груди крестом Гебо[10], одеждах. Был он долговяз и худощав. Болезненно бледное лицо перепахали бугры оспы, и все равно на нем нашли место багряно-желтые точки гнойных прыщей. В пустых, равнодушных глазах поселились усталость и тоска, боль и отчаяние.
Взглянув на этого слабого, немощного «воина», сжимавшего короткий меч, больше походивший на удлиненную дагу, Батури с трудом подавил смешок.
– Это твое оружие? – с презрением спросил Клавдий, не чувствуя к пришельцу никакой агрессии, скорее – жалость.
Каэль не ответил, а прыщавый воин с важностью ликтора завел лицедейскую проповедь:
– Покайся! Зло, живущее в тебе, должно быть вырвано из груди и растоптано. Боль и смерть, что ты сеешь, должны быть оплаканы и отмщены.
– Мсти, – развернувшись и сделав несколько шагов назад, так, что видеть обоих противников, бросил Клавдий и приготовился к бою.
– Да будет так! – провозгласил воин и, даже не удосужившись подойти, взмахнул мечом.
Клинок разрубил воздух, но Клавдий почувствовал жгучую боль, а на окровавленном, разодранном плаще заалела новая красная полоса. Будь Батури человеком, он бы рухнул замертво, но, и обладая бессмертием, с трудом устоял на ногах.
– Во имя Света и божественного провидения, да погибнут исчадья Зла, да воссияет над ними знак Эстера, знак божественного дара…
Проповедник делал шаг за шагом и, не прекращая, полосовал воздух своим смехотворным коротким мечом. Но каждый этот взмах отзывался в Батури болью, будто били по его плоти. Клавдий пытался защищаться от неведомого колдовства: отбивался «смертью Каэля», окутывал себя магическими блоками и щитами, но ничего не спасало от ударов воина в белой хламиде. И вскоре вампир не выдержал боли и рухнул на пол, как подрубленное дерево.
– Хватит, Носферо! – посмотрев на Батури, корчившегося в луже крови, остановил убийственное шествие своего слуги Каэль. – Думаю, он уже осознал свои грехи…
