лечению. <…> Кстати, по просьбе Андропова КГБ собрал большой материал о возможностях функционировавших в тот период экстрасенсов, который еще больше укрепил того во мнении, что они ничем ему помочь не могут».
Но вот произошло неизбежное. Чазов сообщает:
«В начале 1983 года произошло то, чего мы давно боялись. У Андропова полностью прекратились функции почек. В организме катастрофически стало нарастать содержание токсичных веществ. Особенно угрожающим для жизни было увеличение содержания калия. С тяжелым чувством, понимая всю безысходность, ведущие наши специалисты — академик медицины Н. А. Лопаткин, профессор Г. П. Кулаков и другие — вместе с нами приняли решение начать использование искусственной почки».
Е. И. Чазов поясняет, что причиной этого стала последняя поездка Андропова в Крым в сентябре 1983 года.
«Организм, почти полностью лишенный защитных сил, был легко уязвим и в отношении пневмонии, и в отношений гнойной инфекции, да и других заболеваний. Почувствовав себя хорошо, <…> Андропов решил съездить погулять в лес. <…> Надо знать коварный климат Крыма в сентябре: на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса — пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной скамейке в тени деревьев. Как он сам нам сказал позднее — он почувствовал озноб, почувствовал, как промерз, и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. На второй день у него развилась флегмона. Когда рано утром вместе с нашим известным хирургом В. Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала срочного оперативного вмешательства. Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков пораженных мышц. Если не ошибаюсь, это было 30 сентября 1983 года. Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала. <…> Мы привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины».
«Сидит синклит, лежит Андропов. Чазов и я. Я ему — поперек! Он орет. Орет, но хорошо знает границу. И Воробьев знает границу. Воробьев говорит: „Тут вот так бы надо делать…“ Чазов не говорит: „Андрей, хорошо, спасибо!“ Он говорит: „Что ты ерунду городишь? Что, без тебя мы бы этого не понимали?“ И вроде бы на следующий консилиум он меня не должен вызывать. Но он говорит: „Нет, извини, утречком завтра ты снова здесь“. Вот это — нормальная работа. Я ему через месяц-другой говорю:
— Слушай, ты половину того, что я говорю, не слушаешь. Я больше не могу туда ходить.
— Я тебе покажу: „не могу ходить“.
— Ну, ты же не слушаешь!
— Нет, я слушаю.
Он слушает. Конечно, он не может выполнять все мои предначертания, я ведь тоже не во всем прав, но я в свою сторону тяну, а он — в свою. Находим середину. Я говорю о том, что мы ругаемся, мы ссоримся, но без перехода на личности.
— Твои плазмаферезы уже надоели, мы достали специальный аппарат, который сорбирует все.
— Ну, что ты мне городишь, что сорбирует? Идет тяжелый ДВС,[58] все активирует.
— Ты ничего не понимаешь.
Ну, одну сорбцию они сделали. Он увидел, что все загнулось, сразу тромбоэластограмма из такой вот стала вот этакой <
— Что ты молотишь, какой сепсис? Мы тут все смотрим, а ты чего?
Я говорю:
— Ну, вы, конечно, умные, но это — сепсис. И не надо спорить: 20–30 палочек, гипертермия 39 с лишним, резко выраженная гиперкоагуляция.
— Мы что, без тебя не видели гиперкоагуляцию? Андрей Иванович, ну, что ты нам крутишь мозги? Что мы, парапроктит не знаем? Вот спроси их: хоть один парапроктит дал сепсис?
Ну, уровень разговора не для меня. Поэтому бил слева, справа, но только наотмашь. На консилиуме я Чазову говорил „Вы“, а так, конечно, что он мне? Женька и Женька. Я тогда, правда, еще и членкором не был. Вот такое препирательство. Чем кончилось? Он поорал, поорал и сказал: „Андрей, ты запиши там!“ И пошел. Значит, он согласился. А как же его реакция? А что особенного, реакция? Он что, дурак, что ли? Реакция! Если мне говорят поперек, у меня тоже реакция. Но потом-то он дотюнькал, что Воробьев был, ну, вроде, прав. Ну и хрен с ним! Вот на такие консилиумы Валерий Григорьевич <
Кончилось чем? Все разошлись, я продиктовал свое заключение, а потом подходит ко мне Плеханов, начальник 9-го управления охраны Кремля, членов Политбюро: „Андрей Иванович, ну, Вы сильны! 21 раз, я подсчитал, Вы возразили Чазову!“ Я говорю: „А чего ты считал? Кому это нужно? Мы что, от этого стали хуже? Лучше? Поссорились? Нет, мы обсуждаем дело. И в этом обсуждении дела я должен растоптать собственную личность, я слушаю аргументы. Горячиться — горячись, но слушай аргументы. На консилиумах в Кремлевке можно орать, пожалуйста, но также можно и плевать на это дело. Я Чазову когда это рассказывал, он хохотал, потому что у нас рабочие отношения исключают личные обиды. Если бы я обращал внимание на орущего, то меня бы там никогда не было. Там может быть только предельно откровенный разговор. Ты орешь, я тебя сейчас заткну. А чины твои, плевал я на них, тут сейчас их не может быть. Такой порядок, потому что если люди берут на себя ответственность за пациентов, тогда они именно так работают. Поэтому, за всю мою долгую жизнь — ни одного прокола“».
Е. И. пишет, что состояние Андропова постепенно ухудшалось — он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Однажды Андропов спросил Чазова, смотря прямо в глаза: «Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить пост Генерального секретаря. <…> Да, впрочем, вы ведь ко мне хорошо относитесь и правды не скажете». Его преследовала мысль — уйти с поста лидера страны и партии. Я сужу и по тому разговору его с Рыжковым (в то время секретарем ЦК КПСС), случайным свидетелем которого я оказался. Почему он позвонил самому молодому секретарю ЦК, для меня и сегодня загадка. В разговоре он вдруг спросил Рыжкова: «Николай Иванович, если я уйду на пенсию, какое материальное обеспечение вы мне сохраните?» <…>. В конце января 1984 года из-за нарастающей интоксикации у Андропова стали появляться периоды выпадения сознания. Стало ясно, что смерть может наступить в любой момент. Ю. В. Андропов скончался 9 февраля 1984 года.
Черненко длительное время страдал хроническим заболеванием легких и эмфиземой, и каждый год
