Их отношения прервались в раннем детстве Кеюлькана. В дальнейшем шаманка ревниво старалась оградить внука от влияния чужеземца.
Кеюлькан сделал первые шаги навстречу Ветлугину вскоре после схода племени, на котором географ рассказал о переменах, происшедших за перевалами.
Несмотря на отказ «детей» солнца» идти за ним в тундру, Петр Арианович был полон самых радужных надежд. Теперь уже недолго осталось ждать! Помощь придет из-за перевалов! Письма его, наверно, дошли до адресата, не могли не дойти!
А пока в нетерпеливом ожидании географ спешил сделать свое открытие более полным, законченным.
Наблюдая погоду, Петр Арианович пользовался приборами собственного изготовления. (Некоторый опыт метеоролога он приобрел еще в 1915 году в Акмолинской области, где начинал свою ссылку.)
Система, точность, регулярность наблюдений особенно важны в метеорологии. Начав, надо продолжать и обязательно кончить. Что бы ни происходило с Петром Ариановичем — болел ли, занимался ли решением других научных задач, был ли удручен тоской по родине, по дому, или озабочен новыми кознями Хытындо, — независимо ни от чего он проводил свои метеорологические наблюдения в определенное время.
Однажды, присев на корточки подле своих самодельных приборов, Петр Арианович услышал подозрительный шорох и оглянулся. Он успел заметить плутоватую рожицу Кеюлькана, который высунулся на мгновение из кустов.
«Соглядатай Хытындо», — с раздражением подумал Петр Арианович, пожал плечами и продолжал возиться с приборами. Но соглядатай не уходил. Через некоторое время шорох повторился. На этот раз Кеюлькан уже не думал прятаться. Он стоял в кустах во весь рост, независимо заложив руки за спину, и спокойно наблюдал за Ветлугиным.
Такая назойливость возмутила географа, и он приказал Кеюлькану идти прочь. Усмехнувшись, будущий шаман удалился неторопливой походкой.
Однако он пришел и на следующий день. Устроился поудобнее неподалеку и, не таясь, смотрел, как Петр Арианович записывает показания метеоприборов. Неловко было его прогнать. В поведении юноши не было ничего вызывающего: он просто сидел и смотрел.
Затем Кеюлькан стал приходить почти каждый день. Постепенно Петр Арианович привык к его присутствию. Он чувствовал внимательный взгляд юноши, но решил не волноваться по пустякам. «Шпионит? Ну и пусть! — думал он. — Такой шпион все же приятнее этой обезьяны Якаги».
Как-то, стоя на коленях у маленького гигрометра, сделанного на скорую руку из двух соломинок, географ заметил, что внук шаманки нарушил почтительную, добровольно избранную им дистанцию. Бесшумно приблизившись, он сейчас стоял бок о бок с Ветлугиным. Голова Кеюлькана очень забавно, как-то по- птичьи, склонилась набок. Живые черные глаза были широко открыты.
— Я понял, — медленно сказал он, продолжая смотреть на гигрометр. — Когда в воздухе сыро, стебельки намокают и расходятся. А черточки на доске ты сделал, чтобы знать: очень ли сыро или не очень. Я все понял!
Он торжествующе засмеялся, потом присел на корточки и осторожно коснулся гигрометра. Вероятно, ему давно уже хотелось сделать это.
В тот день разговор вертелся лишь вокруг гигрометра. На другой день Кеюлькан проторчал часа два у флюгера, глубокомысленно следя за тем, как поворачивается маленькая стрела, укрепленная на крестообразно положенных палках.
— Твое колдовство интересное, — сказал Кеюлькан Петру Ариановичу. Потом подумал и добавил убежденно: — Интереснее колдовства Хытындо.
Он ушел и больше не приходил к метеостанции. Но теперь географ все чаще ловил на себе внимательный взгляд его живых черных глаз.
Петр Арианович не был удивлен, когда, вернувшись однажды домой, застал у себя Кеюлькана. Юноша сидел у очага и без особенного аппетита, что было совсем не похоже на него, ел сушеную оленину, которой Сойтынэ угощала племянника.
— Неужели бабка отпустила тебя к нам? — с изумлением спрашивала она.
Кеюлькан бормотал в ответ что-то невнятное.
На этот раз юноша показался Петру Ариановичу каким-то странным, вялым. По всему заметно было, что он хочет рассказать о чем-то, но колеблется, боится. Несколько раз он называл Птицу Маук — без видимой связи с темой разговора — и тотчас же запинался, умолкал.
Улучив момент, когда Сойтынэ вышла из жилища, Петр Арианович сказал напрямик:
— Что-то знаешь о Маук!
— Знаю, где она живет, — пробормотал юноша еле слышно.
Он исподлобья взглянул на Петра Ариановича и добавил просительным тоном:
— Ты не ходи туда. Там страшно. Умрешь!..
Вернулась Сойтынэ. Кеюлькан замолчал и заторопился домой.
На другой день он встретился Петру Ариановичу, когда тот проверял пасти в лесу.
Верный своей тактике, столь оправдавшей себя в случае с «льдинкой», географ не возобновлял разговора о Маук, хотя внутренне весь дрожал от нетерпения. Они поговорили о предстоящей поколке, о рыбной ловле, о двух соломинках, которые предсказывают дождь.
Уже расставаясь с Ветлугиным, Кеюлькан пробормотал:
— В страшном месте живет. Духи охраняют ее…
Петр Арианович дипломатично промолчал. Он понимал, что скрытности Кеюлькана хватит ненадолго. И действительно, уже при третьей встрече юноша рассказал все, что знал о жилище Маук.
По его словам, она свила себе гнездо в заповедном месте, в Долине Черных Скал.
Оказалось, что Хытындо разрешила Кеюлькану сопровождать себя не до конца пути, и ему не удалось видеть Маук. Но он хорошо запомнил дорогу, каждый поворот тайной тропы.
— Ты проводишь меня, — решительно сказал Петр Арианович.
Кеюлькан долго молчал, опустив голову. Потом решительно тряхнул волосами.
— Хорошо. Я провожу тебя, — сказал он. — Но помни: лучше бы тебе не ходить. Никто еще не возвращался с этой тропы, кроме Хытындо. Эта дорога ведет к смерти…
7. Каменная пасть
В одну из ближайших ночей они отправились на поиски Маук.
Петр Арианович заблаговременно запасся длинным крепким ремнем — на случай, если придется спускаться с обрыва, — вооружился копьем, спрятал в карман огниво и трут и, сидя на пороге своего жилища, поджидал Кеюлькана. (Сойтынэ уже спала, не подозревая, в какое опасное путешествие собрался ее муж.)
У ног Петра Ариановича текла река, от которой, свиваясь кольцами, поднимался туман. На втором плане темнел прибрежный кустарник, еще дальше взбегали по склону невысокие ели и лиственницы.
Петр Арианович видел и не видел все это.
За привычным пейзажем котловины медленно проступал в вечернем сумраке другой, незнакомый и странный пейзаж, который рисовало ему воображение.
Река превратилась в лагуну, местами заболоченную водорослями и тиной. Пятна воды сверкают между деревьями. И сами деревья выглядят по-иному. Гигантские силуэты их поднимаются к небу, подпирая облака.
Растительность на болоте располагается в несколько ярусов. Прямо из воды, рядом с узловатыми корнями других деревьев, торчат хвощи-каламиты, сгрудившиеся в заросли. Над ними высятся красивые, в симметрических рубчиках колонны — стволы плаунов. А над плаунами господствуют долговязые сигиллярии, похожие на многоголовую гидру, поднявшуюся на хвост.
Но больше всего здесь папоротников, стелющихся, вьющихся, древовидных. Зазубренный узор их четко выделяется на фоне серого низкого неба.
То и дело разверзаются хляби небесные. Тяжелые, медленно плывущие облака низвергают потоки воды на эти доисторические джунгли. Теплый ливень сменяется моросящими «дождями» из спор. Они почти беспрерывно сыплются на землю и в воду из огромных шишек, которыми увенчаны стволы деревьев.
Стоит не шелохнется диковинный лес. Только изредка раздается в нем протяжный скрип, шорох
