Но Жумыга, похоже, так не думал.
– Не может нормальная женщина так из-за пустяков исходить! Я вот что думаю. Она, скорее всего, со своим хахалем полаялась. Я, конечно, утверждать не могу, но, по-моему, она до того, как меня тормознуть, из какой-то машины выскакивала. Может, кто-то ее расстроил или под юбку полез. Обычное дело. А то и того похуже.
– Чего – “похуже”? – насторожился Пацюк.
– Дело молодое, – ограничился туманным намеком Жумыга.
– Она о чем-нибудь еще с тобой разговаривала?
– О хахале своем?
– Да при чем здесь хахаль! О чем-нибудь…
– Да нет.
– Ну хорошо… А потом? – спросил Пацюк.
– А что потом? Дала деньги, сказала, чтобы я подождал.
– Ну?
– Я ждал. Почти час. Но она не вышла.
– Откуда?
Жумыга снова напрягся.
– Подожди… Она же называла адрес… С самого начала назвала. Только села – и назвала. Еще перед тем, как по своему ногтю чертовому панихиду заказать… Точно, сказала, что ей нужно… Куда же ей было нужно?
– Давай вспоминай! – Пацюк снова потряс бумажкой.
– Где-то в центре… Дай бог памяти… То ли на Фонтанке, то ли на канале Грибоедова…
– Соображай быстрее, дядя!
– Нет, и не на Грибоедова…
– А где?!
Пацюк едва не ухватился за ворот Жумыгиной рубахи. Сам дьявол, казалось, дергал алкаша за нитки, заставляя его дарить надежду Пацюку и снова отнимать. Дьявол скалил зубы, отплясывал джигу в сонных зрачках Тимура Ма-нивальдовича, грозил Егору пальцем и показывал язык. Если сейчас этот идиот не вспомнит, куда в конце концов он отвез Мицуко, – дела стажера будут совсем плохи. Дока Забелин знает все. Знает даже больше, чем сам стажер.
Или думает, что знает.
А у Пацюка есть один-единственный козырь – вот этот болван, который в субботу вечером доставил Мицуко прямиком в гостиную к ее собственной смерти. Ждать пришлось еще несколько часов, прежде чем смерть вышла и пригласила Мицуко войти. Да, единственный козырь – этот болван и номер его машины. Если он не выжмет из Жумыги правильный ответ, козырь превратится в проходную карту ниже самой захудалой двойки – и над ней будет смеяться вся колода.
– Если ты сейчас не скажешь мне, куда ты отвез девушку, я тебя удавлю. – Пацюк сжал кулаки. – Удавлю вот этими самыми руками! И ни секунды об этом не пожалею. А у тебя язык вывалится и глаза из орбит выскочат.
– И ты в себя больше не то что портвейн “Три семерки”, ты в себя молока не вольешь! Я не шучу, слышишь?!
Должно быть, у Пацюка был такой решительный вид, что Жумыга понял: не шутит. Он раздулся, как древесная лягушка, и страшным голосом заорал:
– Вспомнил! Точно вспомнил! Это не канал Грибоедова! Это Добролюбова! Ты понимаешь, Добролюбова! Я почему спутал – оба революционеры, а их столько развелось, что черт ногу сломит. Точно – Добролюбова. Мы еще через Английский проспект ехали. Объехали – и привет! Добролюбова! До-бро-лю- бо-ва!!!
Закончив скандировать, Жумыга уставился на Пацюка. Он ждал поощрительную сахарную косточку в лице ста честно заработанных рублей.
Но Пацюк не спешил.
– Где конкретно ты ее высадил?
– Да она маленькая, эта улица. Ее можно за пять минут пройти.
– Где конкретно? – снова нажал Пацюк.
– Погоди, не напирай. Значит, мы тормознулись возле фабрики, где костюмы напрокат дают… Всякие там маскарадные…
– Она просила подвезти ее именно к этой фабрике?
– Да нет, фабрику мы как раз проехали. За фабрикой – маленький магазинчик. То ли хозяйственный, то ли еще что-то… А рядом с магазинчиком какое-то заведение… То ли увеселительное, то ли нет… Я не помню. Честное слово. Но там еще какие-то бутылки по бокам…
– Какие бутылки? По каким бокам?
– Понятия не имею. Вроде украшений.
