таблеток и маленькую бутылку.
– И все?
– Не все. Еще вот это.
Торжественный момент явления народу бывшей Главной Улики наступил. Забелин отогнул рукав и легко сдернул с запястья часы “Командирские”. С трогательной гравировкой на внутренней стороне: “Егору от папы”. Но передавать часы по назначению Забелин не спешил. Он повертел механизм в руках, поднес к уху и даже потряс им в воздухе.
Прямо перед носом Патока.
– Твои? И надпись имеется: “Егору от папы”.
– Мои. – Как ни странно, Пацюк не выказал никаких признаков беспокойства. – А я-то думал, что наконец от них избавился.
– Не избавился, дорогой мой, не избавился…
'А надо было бы избавиться в первую очередь”, – хотел сказать Забелин. Но промолчал.
– И где же вы их нашли, шеф? В сейфе, как всегда? Или в ватерклозете? Я их обычно там забываю… Или из буфета принесли?
– Думай. Думай.
– Ну, не знаю. – Пацюк наблюдал за Забелиным, явно заинтригованный. – В “рафике”?.. Оксана- секретарша подсуетилась?
– Опять не угадываешь.
– Сдаюсь. – Для убедительности Пацюк даже поднял руки.
Давай, Даня! Давай, Даниил Константинович Забелин! Сейчас все станет на свои места.
– На Пограничника Гарькавого, – с выражением, четко отделяя одно слово от другого, произнес Забелин. – Знакомый адрес?
Пацюк затравленно смотрел на Забелина. Ай парень, ай актер, ничего не скажешь! Сейчас будет разыгрывать удивление, потом – изумление, потом – оскорбленную невинность. А играет как! Надо же, прямо Смоктуновский тебе из “Гамлета” с черепом в обнимку… Верный “Макаров” и только что прирученная янтарная бритва приятно холодили забелинские бока, а сам он разглядывал стажера с детским любопытством Христа, только что вознесенного на небо.
К пункту “оскорбленная невинность” Пацюк так и не перешел. После “изумления” последовало “сильное изумление”, затем – “очень сильное изумление”, а затем – “изумление в 12 баллов по шкале Рихтера”. Пацюка заколотило, как Японию (опять чертова Япония!) во время землетрясения 1996 года, и он только и смог выдавить из себя:
– Я не понимаю…
– Что же тут непонятного? Часы нашли на Пограничника Гарькавого, двадцать три, квартира сто восемь. Во время обыска у убитой гражданки Алексеевой Елены Сергеевны. В ванной, на полке.
– Этого не может быть…
– Еще как может. Все задокументировано, запротоколировано и приобщено к делу.
– Но ведь меня там не было… – Пацюк потихоньку приходил в себя. Теперь он даже был в состоянии говорить более-менее связно. – Меня не было при обыске.
– При обыске не было, верно. Но, думаю, ты успел там побывать раньше. Гораздо раньше.
– Что значит – гораздо раньше?
– Это значит, когда девушка была еще жива.
– Это… Это бред какой-то… Я никогда не был в ее квартире…
– Может быть, ты с ней вообще незнаком?
– Я не утверждаю этого…
Положительно, по парню убивается “Оскар” за лучшую мужскую роль. Что-что, а отчаяние вперемешку с яростью и скорбью он подавать умеет. Изворотливый, подлец… А Забелин еще всегда ему симпатизировал… Спокойный, уравновешенный, детективы японские в столе… Из серии, где одно несчастное убийство пятьсот страниц готовят, а потом столько же обсасывают… И не дурак, и с честолюбием все в порядке… Такой может перерезать горло только из любви к чистому искусству. Сукин сын!
– Тогда, может, объяснишь мне, как они там оказались?
– Нет… Я не могу объяснить.
– Плохо, – нахмурился Забелин.
– Плохо? – переспросил Пацюк.
– Очень плохо. Хреново. Полные кранты. У тебя неприятности, Егор.
– Из-за этих часов?
– Не только. Хотя, как я успел заметить, вы с потерпевшей обменялись верительными грамотами. У нее твои часы и еще кое-что…
– Что?!
– Об этом потом. А она, как я посмотрю, расположилась у тебя основательно. Даже щеточку зубную перетащила… Я уже не говорю о косметике…
