Эти вечеринки на воде пользовались большой популярностью, а мой морской волчишка стоически переносил перерасход топлива. Правда, я рассталась с ним, как только сезон речных прогулок закончился, но водить катер научилась.
Устроившись за рулем, я повернула ключ: лампочка аккумулятора загорелась, но движок, сделав несколько холостых оборотов, чихнул и благополучно сдох. После пятой попытки я поняла тщету своих устремлений и досадливо сплюнула прямо в Северное море. Херри прав: двигатель не работает.
Двигатель не работает, техник будет только послезавтра, а Херри-бой дал мне понять, что знает гораздо больше, чем ему положено. Чертов Снегирь, предал меня. Когда я вернусь, нам предстоит серьезный разговор. Интересно, когда я вернусь?.. Я невесело улыбнулась стойкому идиоматическому выражению, упакованному в последнюю строку известной песни. Ответ знает только Галич. Но он давно умер.
Я еще раз попыталась завести мотор — безрезультатно.
Херри-бой сам испортил мотор. После последней — шестой — попытки эта мысль поразила меня своей ясностью. Простая логика подсказывала именно этот вывод. Почему я не сделала его раньше, почему, как дура, поверила Херри?
Вчера, когда мы добрались до острова, мотор не выказывал никаких признаков хандры, он был паинькой и без всяких проблем доставил нас на место. Прошлым вечером Херри-боя вообще не интересовал мотор. Но тогда почему сегодня, еще утром, он вдруг решил покопаться в нем и опробовать его? Он ведь никуда не собирался уезжать… Зачем проверять мотор, если ты никуда не собираешься уезжать?
Я споткнулась об эту простую и ясную мысль — и мне вдруг расхотелось идти дальше: если продолжить развивать эту тему, еще неизвестно, куда она может меня завести. Хотя ответ и так ясен, не стоит даже заглядывать в конец учебника — Херри-бой хочет, чтобы я осталась на острове.
Но зачем?
Я оторвала похолодевшие руки от мокрого руля и машинально засунула их под куртку. И тотчас же ощутила в ее внутреннем кармане плоский прямоугольник. Только вытащив его из кармана, я поняла, что впопыхах надела куртку Херри вместо своей. Спутать было немудрено: обе куртки были совершенно одинаковыми.
В аккуратном плексигласовом кармашке покоился паспорт Херри.
Скорее из простого любопытства (разве существует человек, равнодушный к забытым документам другого человека?), чем преследуя какой-то умысел, я раскрыла главную бумажонку гражданина королевства Нидерланды Ламберта-Херри Якобса.
Это была та самая фотография, которую я уже видела в журнале “Вестник Британской академии”. Ленивый Херри-бой не очень-то любил фотографироваться. Полюбовавшись несколько секунд на профессорские очки, я перевернула страницы. Паспорт был испещрен визами: Штаты, Япония (интересно, что делал Херри-бой в Японии?), Египет, Перу… И Россия.
Российских виз было две.
Это несколько удивило меня. Еще в июле, когда мы только познакомились с Херри-боем, он сообщил Лаврухе с Ванькой, что приехал в Россию впервые. Но его первая российская виза была датирована февралем!.. Но зачем добропорядочному Херри понадобилось так мелко врать нам? Какая разница, сколько раз ты был в России, какая разница, июль это или февраль?
Февраль… Что-то в моей жизни — в ее самом последнем отрезке — было связано с февралем. Я сжала виски пальцами, и подсказка всплыла сама собой.
В феврале умер Аркадий Аркадьевич Гольтман.
Да. Теперь я вспомнила точно. Некролог в газете, который я подсмотрела у соседа в метро, а потом встреча с его разбитым параличом страха племянником. Тогда я спросила у младшего Гольтмана об экспертах, которые могли видеть картину. Он вспомнил, что дядя приглашал нескольких. Одного даже из-за рубежа.
Из-за рубежа. А Херри-бой был еще и экспертом, не стоит забывать об этом. Возможно, его приезд в Россию был никак не связан с Аркадием Аркадьевичем, но почему Херри не сказал нам, что уже был в России? Почему он скрыл это?
Неплохо бы спросить самого Херри. Но мне почему-то не хотелось спрашивать. Если бы не дурацкий мотор, который не мог сломаться просто так… Если бы не дурацкий, специально подсушенный остров, где есть только он и я. И часть триптиха, которому он поклоняется.
И больше никого.
Летом, когда я — достаточно праздно — размышляла о возможности умышленного убийства Алексея Титова, я воспользовалась излюбленной формулировкой моих излюбленных дамских (“собакинских”, сказал бы Лавруха) детективов.
Ищи, кому выгодно.
Смерть Титова была выгодна его конкурентам, здесь и к гадалке ходить не надо. Но никаких конкурентов в особняке Титова не было — только верные друзья, которых пригласил сам Титов. А битый двумя покушениями Леха был предельно осторожен.
Еще тогда я подумала о Херри-бое: он был в кабинете, он страстно мечтал обладать картиной. Смерть Лехи была ему на руку. Все получилось именно так, как хотел голландец. Но тогда я отмела его, исключила из куцего списка возможных подозреваемых только потому, что он не имел никакого отношения к двум предыдущим смертям. Он не мог знать о них. Он никогда не был в России до прошлого лета.
Но теперь я держу в руках его паспорт, и паспорт утверждает обратное.
Февраль.
Зачем он соврал?..
— Катрин! — раздался голос Херри у меня за спиной, и я вздрогнула.
— Куда вы пропали, Катрин?
— Никуда. Просто дышу свежим воздухом, — я быстро спрятала паспорт Херри во внутренний карман куртки.
Херри-бой забрался в катер и присел на банку против меня. Он был в точно такой же куртке. Моей куртке. Наверняка он помнит, куда положил паспорт, и стоит ему засунуть руку в карман… Точно такой же карман… И он обнаружит отсутствие документов. Или он уже обнаружил их и поэтому пришел сюда? Сейчас утопит меня, как щенка, в узкой щели между катером и причалом. Недаром сегодня ночью он распространялся о смерти дочери бургомистра, так похожей на меня.
Абсолютный эффект, и никаких следов…
Я так ясно увидела эту картину, что вцепилась пальцами в края банки. Так просто я не сдамся, не такой уж он и сильный, этот Херри-бой…
Совсем несильный Херри-бой смотрел на меня и улыбался. Но теперь даже его застенчивая улыбка, к которой я успела привыкнуть, пугала меня. Совершенно непонятно, что у него на уме.
— Здесь чудесный вид, — сказала я первое, что пришло в голову.
Не слишком удачная реплика: из катера был виден только причал, часть дома Херри и серое безрадостное море.
— Я пятнадцать лет им наслаждаюсь, — поддержал меня Херри. — Не могу жить нигде, кроме этого места. Привык. Вы тоже привыкнете. К острову быстро привыкают…
Интересно, что он хочет этим сказать?
— Что-то не похоже, чтобы кто-то еще сильно сюда рвался.
— Вы оценили картину. Я видел. Она по-настоящему вас задела. Но картина — это часть острова. Или остров — часть картины. Вы понимаете меня, Катрин?
— Не совсем… Идемте в дом, Херри. Я замерзла.
И тогда он сделал то, чего я никак не ожидала. Он нагнулся ко мне, взял мои руки в свои и поднес их к лицу. Дыхание Херри было нежным и обжигающим одновременно, мне не слишком нравился этот ритуальный жест, но я сочла за лучшее рук не отрывать. Пока ладони Херри-боя заняты мной, он не полезет во внутренний карман и не обнаружит отсутствие паспорта.
— Вы ведь первый раз были в России… — господи, ну кто меня за язык тянет?! — Вам понравился Петербург, Херри?
— Не знаю. У меня сложные отношения с городами… Думаю, если бы в ваши руки попал Амстердам, то
