подписания секретного протокола. Суд должен был принять аффидевит Гауса в качестве доказательства защиты. Вот что говорилось в третьем пункте показания Гауса, как он был зачитан в суде: «...Кроме пакта о ненападении долго обсуждался секретный документ, который, как я помню, получил название «секретный протокол» или «секретный дополнительный протокол». В нем шла речь о разграничении сфер интересов обеих сторон в расположенных между ними европейских территориях. Я не могу вспомнить, употреблялись ли там выражения типа «сферы интересов» или другие подобные обороты. Германия объявляла себя политически не заинтересованной в Латвии, Эстонии и Финляндии, напротив, Литву в соответствии с этим документом она относила к сфере своих интересов. Относительно политической незаинтересованности в отношении обоих прибалтийских государств споры возникли тогда, когда рейхсминистр в соответствии с полученными инструкциями захотел исключить некоторую часть прибалтийских территорий из советской сферы интересов. Это встретило неодобрение с советской стороны. Особенно это касалось располагавшихся там портов. Рейхсминистр по этим пунктам... заказал разговор по телефону с Гитлером...
Гитлер уполномочил Риббентропа одобрить советскую точку зрения. Для области Польши была установлена демаркационная линия... Относительно Польши было достигнуто соглашение, в котором говорилось примерно то, что обе державы при окончательном урегулировании вопросов, касающихся этой страны, будут действовать во взаимном согласии».
Далее, в пятом пункте говорилось: «При состоявшихся приблизительно через месяц переговорах о втором советско-германском договоре (переговоры состоялись по советской инициативе. — Прим. авт.) секретный протокол был изменен так, что теперь и Литва, за исключением небольшой территории, вдававшейся в Восточную Пруссию, была исключена из сферы интересов Германии. Однако демаркационная линия на польской территории была перенесена дальше на восток. Позднее, как я помню, только в начале 1941 года или в конце 1940 года германская сторона в результате дипломатических переговоров отказалась от этого литовского выступа».
Какую реакцию у Сталина, Молотова и Вышинского вызвало обсуждение в суде аффидевита Гауса, нетрудно себе представить. Из Москвы немедленно последовало указание посылать телеграфом на имя Молотова каждодневные доклады о ходе судебных заседаний...
Однако Зейдль не ограничился представлением показаний Гауса. Раздобыв где-то копию с фотокопии секретного протокола, он сделал попытку огласить текст протокола во время заседания трибунала. Суд потребовал сообщить источник, откуда был получен документ, ибо без этого невозможно было судить о его доказательственной силе. Зейдль отказался это сделать.
После того как Зейдль отказался назвать источник получения протокола, трибунал запретил оглашать этот документ как не вызывающий доверия. Но Зейдль не прекращал попыток добиться признания секретного протокола в качестве доказательства. 17 апреля он внес предложение вызвать в качестве свидетелей бывшего советника германского посольства в Москве Г. Хильгера, участвовавшего в советско- германских переговорах в августе 1939 года, и заместителя Риббентропа Вайцзеккера. Трибунал согласился с вызовом Вайцзеккера в качестве свидетеля.
Поскольку защита не прекращала своих усилий вернуть суд к рассмотрению уже решенных вопросов, комитет обвинителей обратился 1 июня 1946 года к трибуналу с ходатайством:
«...заявление защитника подсудимого Гесса адвоката Зейдля от 22, 23 и 24 мая 1946 года о приобщении к материалам процесса «копий» так называемых «секретных дополнительных протоколов» к договорам от 23.VIII.39 г. и 28.IX.39 г. является повторением попыток вернуть суд к рассмотрению уже решенных вопросов.
В свое время трибунал уже отклонил ходатайство адвоката о приобщении к делу этих заведомо «дефектных» документов, являющихся «копиями» неизвестно где находящихся фотокопий и удостоверенных «по памяти» одним из участников в преступлениях подсудимого Риббентропа Гаусом.
Это ходатайство должно быть отклонено также и потому, что оно является одним из резких проявлений принятой защитником тактики, направленной на то, чтобы отвлечь внимание трибунала от выяснения личной вины подсудимых и сделать объектом исследований действия государств, создавших трибунал для суда над главными военными преступниками.
Излишне указывать, насколько противоречило бы статусу трибунала и вредило объективному судебному исследованию подобное искажение судебной процедуры в случае хотя бы частичного успеха защиты. В силу изложенного мы возражаем против удовлетворения ходатайства адвоката Зейдля от 22, 23 и 24 мая 1946 года и просим трибунал его отклонить».
Суд счел аргументы комитета обвинителей убедительными и удовлетворил его просьбу. Однако Зейдль в своей речи, стремясь поставить под вопрос правомерность участия СССР в процессе, обвинил его в совместной с Германией агрессии против Польши. Трибунал постановил исключить это место из речи и не допустил включения этих обвинений в протокол.
Последний раз на процессе факт заключения советско-германского дополнительного соглашения 23 августа 1939 года, без указания его формы, был упомянут в последнем слове обвиняемого Риббентропа, который заявил: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриа-на-Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад.
Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира, в противном случае, я не могу объяснить телеграмму Сталина после окончания польской кампании, которая гласила: «Дружба Германии и Советского Союза, основанная на совместно пролитой крови, имеет перспективы быть длительной и прочной».
Зейдль ознакомил с протоколом помощника главного советского обвинителя генерал-майора Николая Зорю. После визита Зейдля он послал Сталину докладную записку. Через некоторое время Зоря погиб при чистке своего пистолета. Зорю тайно похоронили на Восточном кладбище в Лейпциге.
Ю. Зоря, Н. Лебедева в исследовании «1939 год в Нюрнбергском досье» пишут:
«История неминуемо представляет события прошлого — тайные или явные — в их истинной значимости. И то, что сегодня спадают завесы секретности с деяний минувших лет, лишний раз подтверждает — никакие сговоры и тайные сделки, затрагивающие судьбы народов, скрыть невозможно. Что же касается советско-германского пакта о ненападени 1939 года, то его оценки существенно расходятся. И все же — сегодня мы это видим более зримо — этот договор стал одним из звеньев трагической цепи событий, которые завершились пожаром мировой войны».
При обсуждении вопроса о Катыни немецкая защита проявила железную хватку. Было ясно, что они, наконец, дождались обсуждения вопроса, где все козыри были у них.
Три дня защитники уверяли суд, что поляков расстреляли мы, где-то в марте 1940 года, а наша делегация настаивала, что это дело рук фашистов, совершивших злодеяния осенью 1941 года.
Адвокаты представили серьезные доказательства, что польские офицеры были убиты до оккупации немцами этих мест. Данные комиссии под председательством академика Бурденко вызвали сомнения у суда. Несмотря на резкие возражения Руденко, суд отказался приобщить к делу материалы катынского расследования комиссии академика Бурденко. Это был один из немногих случаев, когда трибунал отклонял документ такого рода.
Несмотря на то, что статья 21 устава трибунала предусматривала: «Трибунал. будет принимать без доказательств официальные представительные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования преступлений, протоколы и приговоры военных или других трибуналов каждой из Объединенных Наций».
В действительности массовые расстрелы в Катыни были произведены не в сентябре 1941 г., а весной 1940 г., и не немецкими, а советскими палачами — сотрудниками НКВД, действовавшими во исполнение постановления Политбюро ЦК ВКП(б) под председательством Сталина от 5 марта 1940 г. И число жертв, по данным учета КГБ СССР, составило не 11 тысяч, а 21 тысячу 857 человек.
Приговор МВТ содержит специальный раздел «Убийства военнопленных и жестокое обращение с ними». В нем признаны доказанными казни только советских и британских, но не польских военнопленных.
За злодояния в Катыни по сей день никто ответственность не понес. Следует подчеркнуть со всей определенностью, что попытка переложить на подсудимых ответственность за преступления против
