документ с предельной точностью письменно.
Документ содержал в себе обвинение всей верхушке британского общества в тайном сговоре с Гитлером за нашей спиной. Мне сказали, что документ будет срочно отправлен в Москву прямо Сталину. Меня же попросили забыть все, что я перевела».
Это были документы Гесса о его переговорах в Англии.
Американцы подняли страшный шум. Олю на всякий случай упрятали на некоторое время. Двух американцев, которые выдали документы, она «больше не видела, исчезли». Оле очень большое начальство объявило благодарность.
Ольга Свидовская вспоминает такой курьезный случай: «Я с детства любила хрусталь. В соседнем от Нюрнберга городке купила в комиссионном магазине старинную хрустальную вазу. Ваза была вывезена из России. Все мне завидовали. Деньги в Нюрнберге было тратить некуда. Практически они не имели для нас цены.
И вот приехал Вышинский. И был по этому случаю дан обед в его честь.
Пока мы суетились вокруг стола, вошел Вышинский. Быстро все осмотрев, он остался доволен и, очевидно, приняв меня за одну из немецких горничных, потрепал небрежно по щеке. Я обозлилась.
Дело на том не кончилось. На стол решили поставить фрукты. Фрукты захотелось положить в красивую вазу. Вспомнили про мою. Ваза произвела фурор. Я и не предполагала, что вижу ее в последний раз. Когда Вышинский уехал, он увез мою вазу с собой. Никто не рискнул ему сказать, что она является в некотором роде частной собственностью».
Кража вазы Вышинским — не самый большой грех в его жизни. По его вине были расстреляны многие ни в чем не повинные люди. Если человек подлый, то он подлый и в большом, и в малом.
Я обратил внимание на то, что Ольга Свидовская не пишет, почему именно к ней обращались с такими серьезными просьбами. То, что она не называет тех, кто ее «просил», само собой разумеется.
Объективности ради скажу, что американские разведчики работали не меньше наших. Но им, наверное, было труднее. У нас не было такой беспечности и такого разгильдяйства. Вряд ли сотрудники американской делегации, даже если они были такими же красивыми, как Оля, смогли у наших работников архива получить документ. У нас «исчезали» люди за значительно меньшие провинности.
В беседе с Елизаветой Ефимовной Щемилевой-Стениной, которая была на Нюрнбергском процессе одним из двенадцати советских перевод-чиков-синхронистов, корреспондент «Известий» А. Плутник спросил:
— На каком основании вы делаете вывод о недостаточном внимании в России к Нюрнбергскому процессу?
— Самое веское основание, — ответила Елизавета Ефимовна, — полное собрание его документов, в том числе и стенограмма допросов подсудимых, всех судебных заседаний, а это 42 тома, у нас не издано до сих пор, хотя Международный трибунал в марте 1946 года принял решение об официальном издании всех документов на четырех языках. На трех оно было осуществлено в Нюрнберге в 19471949 годах — английском, немецком и французском. А вот на русском языке так и не появилось по сей день. Лишь при Хрущеве издали семь томов, а с 1986 г. приступили к выпуску восьмитомника, вышло лишь пять книг.
— Как Вы думаете, в чем причина? — спросил корреспондент.
— Главная — там в полный голос говорили о таких вещах, которые в СССР не обсуждались даже шепотом. Да и, как я поняла позже, та правда о фашистском правлении, о господствовавших в Третьем рейхе политических нравах была невыгодна советскому руководству, так как вызывала нежелательные для него аналогии. Ну а в последующие годы руководители страны полагали, видимо, что события отхлынули, интерес к ним ослаб... У нас всегда есть объяснение необъяснимому.
Я оптимист. Рано или поздно (лучше рано) полный стенографический отчет всех судебных заседаний Международного военного трибунала будет опубликован на русском и многих других языках. Правду истории скрыть невозможно. Она обязательно станет достоянием народов.
Рассказывают, что немецкий генерал Мольтке после одной из войн собрал журналистов и посоветовал им: «Пишите правду!» Потом тихо добавил: «Только не всю». Думаю, что о Нюрнбергском трибунале когда-нибудь будет написана вся правда.
Говоря об итогах Нюрнбергского процесса, необходимо считаться с тем, что за судебным столом собрались не друзья, даже не единомышленники, а временные попутчики. Не стало общего врага — стал распадаться союз антигитлеровской коалиции. Мы должны быть благодарны, что союзники успели назвать и осудить чудовищные преступления фашизма и главных виновников этих преступлений.
Трещина в отношениях между Востоком и Западом решительно расширялась, и наше счастье, что она задержалась перед Дворцом правосудия в Нюрнберге. Ведь процесс шел, когда уже была произнесена известная антисоветская речь Уинстона Черчилля, в которой он сказал:
«Еще до того, как кончилась война, в то время, когда немцы сдавались сотнями тысяч, а наши улицы были заполнены ликующими толпами, я направил Монтгомери телеграмму, предписывая ему тщательно собирать оружие и складывать его, чтобы потом легко было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».
Речь Черчилля в Фултоне ознаменовала собой конец периода антигитлеровских совместных действий, а вместе с тем начало нового этапа, который вскоре получил название «холодная война».
Подсудимые в Нюрнберге в своих камерах читали речь Черчилля, а потом обсуждали ее с большим оживлением и с не меньшим удовлетворением. Атомная бомба над Хиросимой стала орудием политического давления в дипломатической войне.
Когда Геринг узнал о речи Черчилля, то высказал предположение, что единственные союзники, которые еще не переругались, — это обвинители на Нюрнбергском процессе.
Он ошибся. Как раз в это время выявились серьезные разногласия между обвинителями.
Но мир узнал о них много лет спустя.
5 апреля 1946 года во Дворце юстиции в комнате 117 состоялась встреча обвинителей четырех держав. Она носила доверительный характер.
Ни для кого не было секретом, что у германских промышленников и финансистов были влиятельные покровители в западных странах и что с самого начала оказывалось сильное давление, чтобы дело до процесса не дошло. Свою роль играли тут и личные знакомства, и общность интересов, подкрепляемая широкими международными связями, и, наконец, нежелание создавать юридический прецедент.
В такой вот атмосфере открылась эта конфиденциальная встреча и прозвучал вопрос, поставленный представителем британского обвинения: «Стоит ли судить руководителей монополии?».
От имени советской делегации генерал Руденко и полковник Покровский ответили, что советское правительство выступает за совместное проведение четырьмя главными союзниками дальнейших процессов против главных военных преступников действующим ныне Международным военным трибуналом.
Выступление прокурора Джексона от имени делегации США тотчас же прояснило, кто и какие позиции занимает. Джексон заявил, что у него есть серьезные сомнения, «можно ли вообще возбуждать дело против промышленников, если Шахт (а это вполне вероятно) на нынешнем процессе будет оправдан». Такое заявление, сделанное в разгаре продолжавшегося процесса, за 5 месяцев до его окончания, до того даже, как трибунал приступил к рассмотрению конкретных обвинений против Шахта, было и неожиданностью, и по меньшей мере бестактностью. Джексон привел еще и другой аргумент. Он предупредил, что Соединенные Штаты не смогут позволить себе расходов, которые связаны с их участием в Международном трибунале. Он высказался за проведение следующих процессов местными, зональными военными судами.
Стало очевидным, что США не только против процесса промышленников, но и вообще не хотят продлевать жизнь Международному трибуналу.
Р. Джексон писал президенту США Трумэну:
«...Теперь нам предлагают новый международный процесс, в котором на скамью подсудимых сели бы преимущественно промышленники и финансисты. Однако процесс, собравший только промышленников, мог бы произвести впечатление, будто мы преследуем этих людей лишь за то, что они промышленники. Такая реакция тем более вероятна, если принять во внимание, что в своей прокурорской работе мы будем
