сравнению с вечно пьяным папахеном, который так и норовит заехать тебе в глаз… А потом долго плачется и полощет мозги байками из прошлой счастливой жизни… По сравнению с этим и яранга на Крайнем Севере покажется пятизвездочным отелем…
— Ну, я не против… — быстро сказала я.
— Это вообще-то странно… — Динка не собиралась сдаваться так быстро. — Квартира какая-то… Может, кому-то так удобнее… Может, у кого-то напряги с жильем… А мне и дома неплохо.
— Забудь. Теперь дома у тебя не будет еще долго, такая уж специфика, — аккуратно пояснил Ленчик. — Привыкай.
— А я должна буду с ней жить? — Динка даже не смотрела на меня, все то время, пока мы общались с Ленчиком, она ни разу меня не взглянула.
— Еще как жить, — по лицу Ленчика пробежала тень улыбки, смысл которой мы поняли чуть позже. — Но вряд ли вы друг другу помешаете…
— А можно посмотреть на эту квартиру?
— Легко. Прямо сейчас туда и поедем…
…Дом, в котором Ленчик снял для нас квартиру, оказался не затравленным блочным «кораблем» с узкими окнами (а такого от вероломного Леонида Леонидовича Павловского вполне можно было ожидать) — напротив, вполне приличным краснокирпичным комплексом на углу Северного и проспекта Шота Руставели. Окна выходили на Руставели, на симпатичную, как детский конструктор, заправку «Neste». С шестого этажа хорошо просматривалась трасса, забитая фурами и юркими легковушками.
Да и сама квартирка оказалась вполне-вполне, тут даже Динка не посмела рта раскрыть.
Комнат и вправду было три, вот только одна, самая большая, оказалась забитой какой-то музыкальной аппаратурой.
В двух оставшихся все выглядело более-менее прилично: офисные жалюзи на окнах, такая же офисная мебель со стандартным набором из дивана, двух кресел и журнального столика, компьютер, музыкальный центр, большой телевизор и видак. Аппаратура, судя по всему, была только что куплена: в дальнем углу, сложенные друг на друга, стояли коробки.
— Ну как? — поинтересовался Ленчик произведенным впечатлением.
— Не хило, — разбежавшись, Динка прыгнула на диван. — А все работает?
— Хочешь проверить?
— Хочу…
Ленчик кинул ей пульты от музыкального центра и телека, и Динка сразу же врубила их: по телевизору шел какой-то галимый сериал из жизни отечественного криминалитета, а на волнах такой же галимой радиостанции «Русское радио» жировала отечественная попсятина.
— Ну и дерьмо, — поморщилась Динка.
— Дерьмо, — согласился Ленчик. — Ну, ничего. Об этом дерьме все скоро забудут. Потому что появитесь вы.
— Угу-угу… Вот так сразу и забудут.
— Сразу. Вы должны верить мне. Просто — верить и все. Если вы не будете верить — ничего не получится.
— Я вам верю, — быстро сказала я.
Но мое мнение не интересовало Ленчика, в гробу он видел мое мнение, мнение белой овцы, глупой и кроткой. Мнение черной овцы, умной и строптивой, вот что интересовало его больше всего. Короткое «да», вот что он хотел вырвать из ее глотки.
— А ты? Ты веришь мне?…
Вот хрень! Да он просто окучивал Динку! Лицо Ленчика стало яростным и просительным одновременно. И беззащитным, как будто от Динкиного ответа зависела вся его дальнейшая жизнь. И если Динка сейчас скажет ему «нет», то он просто сиганет из окна, повесится на резинке от трусов или перепилит себе вены рашпилем. Он не спрашивал, он умолял.
— Ну-у… Вот если вы станете передо мной на колени, Леонид Леонидыч… И поклянетесь, что так оно и будет… Тогда, может быть…
Ничего себе овца! Вконец обуревшая наглая овца! Сейчас этот цыганистый парень развернется и так заедет ей по зубам, что придется менять челюсть… Или…
Додумать показательную порку для Динки я не успела. Ленчик, до этого довольно жестко прессинговавший нашу брюнетистую сучку, просветленно улыбнулся, кивнул головой и упал на колени. Натурально упал, без всякой подготовки, со всей дури, с оттягом, с громким стуком, на желто-восковой паркет, — я даже испугалась, что он раздробит себе колени. Но, видимо, Ленчик успел сгруппироваться — во всяком случае, просветленная улыбка с его лица не сошла. Наоборот, стала еще нестерпимее.
— Клянусь… Клянусь тебе, Дина. Если бы у меня Библия была — поклялся бы на Библии. Ты веришь мне, девочка?
Сколько же она молчала, сучка? Сколько она молчала, в упор разглядывая Ленчика, с каким-то веселым ужасом? Три секунды, пять? А может быть, минуту, две, десять? В любом случае, в самом конце этих бесконечных секунд… минут… Динка прикрыла глаза… и провела по губам кончиком острого языка. Круто же у нее получилось, надо запомнить эту фишку…
— Ты веришь мне, девочка?
— Да.
Это ее короткое одинокое «да» было куда весомее моего заискивающего «я вам верю». Вот тут-то я и поняла, что с Динкой у меня будут сложности. Похоже, я уже начинаю ненавидеть ее. По-взрослому, по- волчьи. Я начинаю ненавидеть ее, потому что у меня никогда не хватит смелости быть такой, как она. Я начинаю ненавидеть ее, потому что ее — строптивую и неуступчивую — всегда будут любить больше. Строптивым и неуступчивым достается все, кому нужна кроткая посредственность?… Проклятая Динка, и почему я не такая, как она?…
Почему, почему?…
Пока я угорала от этих паскудных завистливых мыслишек, Ленчик как ни в чем не бывало поднялся с колен и подмигнул нам.
— Ну что ж, показательные выступления закончены. Вернемся к обязательной программе. Как насчет того, чтобы просмотреть одно кинцо? Сиимпатишное кинцо…
— Про любовь? — поинтересовалась Динка.
— В некотором роде… Про любовь.
— А зачем?
— А просто так. Посмотрите и скажете мне свое мнение. Идет?
— Это тест? — осторожно спросила я. Надо же хоть в чем-то проявиться, а заодно и свой умишко продемонстрировать, не так уж он у меня и плох…
Ленчик посмотрел на меня с веселым одобрением:
— Ну-у… Я бы так не сказал… Хотя в некотором роде… Просто — кино хорошее.
— Ладно. Валяйте. Посмотрим, — снизошла Динка.
…"Си-импатишное кинцо" называлось «Тельма и Луиза». И я подошла к просмотру со всей ответственностью: для начала попыталась запомнить имя режиссера и двух актрисулек, которые исполняли главные роли. И даже вроде как запомнила. Вот только к концу обе актрисульки благополучно вылетели у меня из головы, оставив за старшего режиссера. И то только потому, что его сонэйм [3] удачно срифмовалась со словом «скот», — именно так я думала о своем родном папахене после очередного фингала.
Скотт, вот именно. Ридли Скотт.
С душкой Брэдом Питтом дело оказалось проще, хотя в фильме он играл жутко маленькую и жутко противную роль воришки, опустившего героинь на приличную сумму. Брэд Питт мне нравился и раньше, кра-асавчик, если бы Стан был похож на него хотя приблизительно, вопросов с парнем у меня не возникло бы никогда…
А актрисульки от меня ускользнули, их смыло потоком слез, которыми я разразилась в финале, — тихих слез, я всегда была сентиментальной. Вот и над ними всплакнула, упавшими в пропасть в своей открытой машине.
