Те самые сто видов. Точно такие же, какие она продала в прошлую пятницу Роману Валевскому. Точно такие же…
— Можно взглянуть? — слабым голосом спросила Лена.
— Отчего же не взглянуть, — засуетился алкаш. — Взгляните. И недорого прошу — всего двести…
И, самым бесцеремонным образом покопавшись в Ленином — вполне благополучном и даже зажиточном — лице, вынес окончательный вердикт:
— ..двести семьде.., двести девяносто… пять!
«Сто видов Эдо» перекочевали в повлажневшие от воспоминаний руки Лены. Она взяла их без всякой задней мысли, подчиняясь безотчетному порыву и холодея от почти мистического совпадения. Но открытие, совершенное через секунду, потрясло ее. Это был не одеколон, идентичный тому, от которого она избавилась в прошлую пятницу, нет, — это был тот самый одеколон!
Она отдала Валевскому именно эту коробочку. Она запомнила ее в самых мельчайших деталях, как запомнила все, что касалось так неожиданно появившегося в ее жизни Романа Валевского: картон на днище с одной стороны был слегка помят, а на целлофане… На целлофане довольно отчетливо просматривался смазанный чернильный отпечаток ее большого пальца!
С трудом оторвавшись от отпечатка, Лена уставилась на алкаша. На приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky он не тянул. Он не тянул даже на водопроводчика, который мог бы заменить прохудившуюся прокладку в ванной у приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky. Он не тянул даже на сторожа при театре «Лиллаби». Между саксаулом и анютиными глазками было больше сходства, чем между Романом и алкашом. Этот окаменевший от паленой водки моллюск существовал в придонном иле, в то время как беспечная форель Роман Валевский плескалась в чистейших горных ключах.
— Откуда у вас эта вещь? — прерывающимся голосом спросила Лена.
Вполне невинный вопрос вызвал странную реакцию у алкаша. Нос его прямо на глазах увеличился в размерах и лживо раздвоился на конце, а брови наперегонки бросились к самым корням пегих волос. Алкаш скуксился и жалобным голосом профессионального юродивого загнусил:
— Вам-то какое дело? Будете брать или нет? Не будете, так и голову не морочьте…
— Откуда она у вас?! — проявила Лена завидную настойчивость.
— Премировали… К профессиональному празднику вручили… Как герою-пожарнику… Как чернобыльцу- инвалиду…
Если что-то в облике алкаша и напоминало о пожарниках, так это цвет лица. Столь богатую цветовую гамму — от свекольно-фиолетового до карминно-красного — мог создать только полноценный пожар на складе горюче-смазочных материалов. Или на нефтехранилище.
— Зачем вы лжете?! Где вы взяли этот одеколон? — продолжала напирать Лена.
— А ты кто такая, чтобы меня допрашивать? — трусливо схамил алкаш. — Понаедут, понимаешь ли, и права качают. Не нравится — не бери…
Алкаш сделал робкую попытку вырвать из рук Лены одеколон, но она держалась за коробочку мертвой хваткой.
— Это что же такое делается, люди добрые?! — воззвал брат-близнец Маслобойщикова к пейзанкам с панно и к кокоткам из «Плейбоя». — Это же грабеж форменный! Среди бела дня собственности лишают. Я сейчас милицию позову, посмотрим, что тогда запоешь!
— Зовите, — сказала Лена. — Зовите, или я сама позову.
Мэтр, до этого с любопытством наблюдавший за происходящим, страдальчески поморщился.
— Зачем нам здесь жандармы, друзья?
Зачем нам держиморды? Давайте выпьем сей нектар, сию амброзию… И возлюбим друг друга, чада мои!..
— Зовите милицию, — Лена была непреклонна.
— Сука, — алкаш с тоской посмотрел на одеколон, зажатый в Лениной руке. — Ну, ничего, попадешься ты мне на кривой дорожке…
Не договорив, он попятился от стола и стал бочком пробираться к выходу. И спустя несколько мгновений растворился за дверью кафе, в пыльном мареве улицы. На то, чтобы принять решение, у Лены ушло совсем немного времени: как бы там ни было, этот человек что-то знает о погибшем Романе. Недаром он так испугался огласки.
Недаром он предпочел исчезнуть, не затевая с ней особого скандала. Но как вещь, купленная в центре Питера, могла оказаться за городом, в ничем не примечательной дачной местности?.. Ответа на этот вопрос не было, ответ, поджав хвост, потянулся за алкашом. И ответ этот нужно догнать во что бы то ни стало, ведь подарок, купленный Романом для своего приятеля, ничего ей не скажет… Даже если она не будет выпускать его из рук всю оставшуюся жизнь.
Только бы проклятый мартышкинский пьянчужка не скрылся за горизонтом прежде, чем она до него доберется! Нет, предпринимать она ничего не будет, но может проследить, куда подастся похититель одеколона. А в том, что одеколон был похищен, Лена не сомневалась ни секунды. Она помнила, сколько стоила вещица. Тысячу восемьсот. И помнила, как выглядел алкаш: не первой свежести ковбойка под кургузым пиджачишкой, потрепанные брючата и сандалеты «прощай, молодость!» на босу ногу. Все это секонд-хендовское гуманитарное тряпье не стоило и упаковки от «Ста видов Эдо».
Оставив парфюм под присмотром Маслобойщикова (развязывать рюкзак, чтобы бросить в него «Сто видов», означало потерять несколько драгоценных секунд), Лена выскочила из кафе.
…Пьянчужка, слава богу, никуда не исчез. Он довольно резво удалялся в сторону железнодорожной платформы. И удалялся не один: рядом с ним шел мальчишка" которого она подвезла на «Жигулях» и с которым рассталась всего лишь десять минут назад. Алкаш придерживал мальчишку за плечо. Они, оказывается, знакомы, кто бы мог подумать! Это открытие неожиданно кольнуло Лену в самое сердце. А что, если появление мальчика в ее машине совсем не случайно? Что, если мальчик работает с благословения алкаша?.. Что, если и сам алкаш работает с чьего-то благословения?..
Продолжить эту — вполне здравую — мысль Лена не успела. Зато успела понять, что отношения между алкашом и мальчишкой вовсе не такие безоблачные, как ей показалось на первый взгляд. Мальчишка вдруг стал вырываться из рук похитителя одеколона. Чтобы приструнить взбрыкнувшего юнца, алкаш даже потряс его за шиворот.
Голова мальчишки беспомощно закачалась на тонкой шее, и Лене на секунду показалось, что она оторвется и скатится на обочину дороги.
— Эй! — крикнула она в спину уходящим. — Постойте!!!
Все дальнейшее произошло почти мгновенно: алкаш вздрогнул от неожиданности и ослабил хватку. Этим-то и воспользовался юный Павел. Он вырвался из цепких лап алкаша и бросился наутек. Его бегство не было осмысленным — но только до того момента, как он увидел Лену. Теперь он бежал прямо к ней. Нет, «бежал» было не совсем точным словом. Он несся, он летел, он почти не касался ногами земли. Надо бы посторониться, а то он собьет ее, чего доброго!.. Но Лена не посторонилась — уж слишком отчаянным был этот бег. Отчаянным и полным надежды. Предать его не представлялось возможным.
Мальчик влетел в Лену, как в спасительное убежище, в самый последний момент захлопнув за собой дверь и избежав опасности.
— Я не хотел… Не хотел, — ткнувшись ей в грудь и изо всех силенок обнимая руками, прошептал он. И заплакал.
…Теперь, сидя в машине у злополучного лодочного кооператива, она знала ровно столько же, сколько знал Пашка. Это было странное, детское знание, причудливый мальчишеский взгляд на происшедшее. По нему совершенно невозможно было определить, где кончалась правда и начинались вариации на тему смерти Нео. Нео, а не Романа. Запротоколированная и разложенная по полочкам смерть Романа Валевского не имела ничего общего с поэтической гибелью Нео, пришпиленного к мачте и укрытого парусом — от посторонних глаз.
В сбивчивом, размытом слезами рассказе Пашки Нео представал лучшим другом; лучшим и таким близким, что просто дух захватывало. Лена вдруг поймала себя на мысли, что Нео сыграл с Пашкой в ту же запрещенную игру, в которую сыграл с ней самой Роман Валевский: он подменил их прошлую жизнь. И без всяких усилий наполнил собой настоящую. Теперь, куда бы они ни двинулись — вперед, назад, вверх, вниз, — всюду был Нео. Это Нео подсунул Пашке книгу «О разведке для мальчиков». Это Нео не позволил
