терроризме, нарушает обет молчания. Говоря искренне и от всего сердца, он предъявляет реального человека, скрытого за этим отвратительным образом. Интересная, провокационная, информативная, глубокая книга правдиво отражает сложности жизни на Гаити. Она подводит читателя к выводу: политическое насилие на Гаити столь же опасно, как наркомания, но оно стало настолько привычным, что является уже основой жизни народа.
Это было не более чем отчаянной попыткой заработать на жизнь. Чего только Констан не перепробовал с тех пор, как вышел из тюрьмы! Посещал компьютерные курсы, продавал подержанные автомобили… Но каждый раз, стоило ему найти работу, как иммигранты с Гаити начинали протестовать и вынуждали хозяев уволить его.
— Самое поганое было, когда они явились к той риелторской конторе, — вспоминает он. — Обидно, ведь там я получил хорошее место.
После этой неудачи Констан сделался «консультантом по инвестициям», то есть занимался продажей и арендой недвижимости, оставаясь при этом в тени. Во время нашего разговора мобильный телефон Констана постоянно звонил — беспокоили клиенты.
— Хелло! Oui… Oui… — говорил он. — Да, я смотрел квартиру… Они просили тысячу и еще сто долларов, и я опускаю до тысячи… Все включено… Договорились?.. Прекрасное место, очень тихо, очень безопасно… Я работаю на вас изо всех сил.
Его жена, опасаясь за безопасность четверых детей, перебралась с ними в Канаду.
— Жена ушла от меня, — сообщил мне Констан. — Мы спорим по поводу детей. Я хотел бы, чтобы они приехали сюда, а она не пускает. Приходится выяснять отношения, но в итоге все будет в порядке.
Вновь задребезжал телефон, и я спросил, нельзя ли мне осмотреть дом, пока хозяин разговаривает.
— Без проблем, — откликнулся он.
Я поднялся наверх. Двери в доме рассохлись, стены потрескались. Спальня Констана располагалась на третьем этаже — маленькая комната, битком забитая видеокассетами и модными мужскими журналами; над кроватью — фотография в рамке: Констан во время выступления в программе «60 минут».
В одном углу было устроено нечто вроде небольшой домашней часовни — аккуратно, в кружок расставлены свечи, фигурки католических святых, которые нередко используются в обрядах вуду. Когда я наклонился поближе, чтобы рассмотреть их, снизу меня позвал Констан, и я поспешил вниз.
— Прогуляемся, — предложил он, надевая кожаную куртку.
Мы шли по Лорелтону под доносившиеся из каждой бакалейной лавки звуки
— Мяса надо купить, — сказал Констан и зашел в лавку.
Магазин был битком набит народом, мы едва пробрались внутрь. Небольшая группа гаитян играла в уголке в карты. Констан протолкался к прилавку, и я заметил, что все взгляды обращены на него.
— Мне козлятину, — произнес он во внезапно наступившей тишине и указал на свисавшую с металлического крюка ногу.
Оглянулся через плечо — кто-то за его спиной явно сплетничал о нем, но ему, похоже, было наплевать.
— Все тут знают, кто я такой, — заговорил Констан, выходя на улицу. — Все до одного. Все читали обо мне, видели фотографии.
Он резко перешел на другую сторону улицы к парикмахерской. На двери висела табличка «Закрыто», но фигура хозяина виднелась внутри. Констан забарабанил в окошко.
— Дальше есть еще один салон, — сказал он мне, — но, если я пойду туда, они перережут мне… — Оборвав фразу, он выразительно провел пальцем по горлу и странновато рассмеялся.
29 сентября 2000 года за тысячу миль от Нью-Йорка суд Гаити начал рассматривать дело по обвинению Констана в убийствах, покушениях на убийство и в участии в заговорах с целью похищения людей. Речь шла о резне в Работё.
Вместе с Ларосильером я приехал на Гаити через несколько недель после начала процесса, можно сказать, к его кульминационному моменту. Двадцать два человека, по большей части солдаты или члены FRAPH, присутствовали на суде в качестве подсудимых, а Констана и руководителей хунты судили заочно.
Хотя американская оккупация положила конец кровопролитию, страна все еще лежала в руинах. 80 процентов населения оставалось без работы, более двух третей населения голодало. На улицах бесчинствовали банды, наркотики беспрепятственно доставлялись на самолетах. Только что провозглашенная демократия уже была коррумпирована до мозга костей. Аристид на время передал власть своему ставленнику, а теперь вновь баллотировался в президенты. Его обвиняли в том, что он пытается провести в парламент исключительно своих приверженцев. Снова отмечались случаи политических убийств и террора, теперь уже с обеих сторон.
— Сейчас все понимают, насколько я был прав, — услышал я от Констана по возвращении. — Теперь все видят, что происходит при Аристиде.
Американское посольство просило своих граждан воздержаться на время выборов от посещений острова, опасаясь вспышек насилия.
Когда мы покидали самолет, Ларосильер сообщил мне, что его запугивали и даже угрожали убить на Гаити.
— Если на меня нападут, это лишь поспособствует нашему с Констаном делу, — рассуждал он. — Ведь если моя жизнь в опасности, что уж тогда говорить о жизни моего клиента?
В аэропорту нас встречал крепко сбитый мужчина в темных очках. Это был «пресс-атташе» Ларосильера.
— Полиция не может гарантировать людям безопасность, — заявил нам «атташе». — Приходится вооружаться, чтобы защитить себя.
И он принялся прокладывать нам путь сквозь толпу носильщиков, водителей, нищих и карманников. Пахло потом, едой, мы почти бежали к машине, отталкивая тянущиеся со всех сторон руки, — кто что-то клянчил, кто предлагал поднести багаж.
— Добро пожаловать на Гаити, — съехидничал Ларосильер.
Город Гонайвес, где проходил суд, расположен всего в ста с небольшим километрах от Порт-о-Пренса, однако, поскольку на Гаити отсутствуют шоссе, на дорогу у нас ушло полдня.
Здание суда находилось в центре города, его окружали трактора с трейлерами — баррикада, защищавшая его от готовой прорваться внутрь толпы. Мы вошли; вооруженные охранники на входе обыскали нас, мы прошли одно помещение, другое и, к моему изумлению, оказались в открытом дворе, где под белым тентом и происходило заседание суда. Судья в черной мантии и высокой шляпе с белой лентой восседал за столом; вместо молотка в руке у него был колокольчик. Двадцать два подсудимых сидели, охраняемые вооруженными тюремщиками.
Ларосильер подсел к другим адвокатам, а мы с «атташе» устроились позади, среди десятков свидетелей, жертв и просто зрителей. Не успел я сесть, как прокурор принялся орать на Ларосильера, потрясая в воздухе кулаком и требуя, чтобы тот назвал свое имя и объяснил, с какой целью явился сюда. «Атташе», опустившийся было на скамью возле меня, вскочил на ноги еще прежде, чем Ларосильер успел ответить. Толпа завопила: «Тото Констан! Тото Констан!» Прокурор вопил еще громче. Люди оглядывались по сторонам, как будто ожидая увидеть под белым тентом самого Тото Констана. «Атташе» уже стоял возле Ларосильера, мрачно скрестив руки на груди.
Свидетели обвинения повторяли, в общем, одну и ту же историю: 22 апреля 1994 года солдаты и члены Фронта ворвались в деревню Работе. Людей выгоняли из домов, убивали, сбрасывая в сточные канавы, грабили и пытали. Прежде во время подобных налетов жители деревни бежали к морю и отплывали от берега в своих рыбачьих лодках, но на этот раз вооруженные люди уже поджидали их у лодок и сразу же открыли огонь.
— Я успел влезть на борт, — свидетельствовал под присягой один из пострадавших, Анри-Клод
