— Сударь?
— У вас другие планы на сегодняшнюю ночь?
— Нет, конечно, нет, герр поверенный! — воскликнул он восторженным голосом. — Мне было поручено оказывать вам любую помощь, которую вы сочтете необходимой. Я просто не был уверен, что…
— Значит, решено, — произнес я.
Мысль о необходимости ехать в мрачную Крепость на Остмарктплатц, и притом в полном одиночестве, приводила меня в глубокое уныние. На данный момент мои отношения с сержантом Кохом нельзя было назвать ни особенно теплыми, ни простыми, но он был единственным человеком во всем городе, к кому я мог обратиться за помощью.
— Должен вам заметить, Кох, что сегодня я не раз имел возможность убедиться в вашем профессионализме и опыте при исполнении данных вам поручений, — произнес я после минутной паузы. Формула, мною подобранная, показалась мне наиболее подходящей и тактичной для описания его своеобразного поведения, которое не раз за прошедший день успело задеть меня за живое. — Меня интересовало… то есть я был бы весьма вам признателен, если бы вы поделились со мной своим знанием города. Не могли бы вы быть моим провожатым во время моего пребывания в Кенигсберге?
— Поверенный Рункен пока во мне не нуждается, — задумчиво молвил Кох, не отрывая глаз от огня. — И если вы считаете, что я мог бы оказаться вам полезен, сударь…
У меня сложилось впечатление, что где-то глубоко под отстраненным и суровым выражением, присущим Коху, скрывалось искреннее желание помочь мне.
— Я унаследовал должность господина Рункеиа, — произнес я с некоторым облегчением, сделав неуклюжую попытку пошутить, — и вместе с ней, полагаю, и вас. А теперь прошу меня простить, я должен написать письмо. Его можно будет отправить сегодня же вечером?
— Я сам это и сделаю, сударь, — мгновенно ответил Кох.
— Спасибо, сержант. Закажите, пожалуйста, два больших бокала горячего пунша. Я долго не задержусь.
Поднявшись наверх, я без особого труда нашел свою комнату. Дверь была распахнута, поэтому я сразу прошел внутрь. Герр Тотц, хозяин гостиницы, стоял рядом с мальчишкой, который на коленях с помощью деревянных мехов раздувал огонь в камине. Оба не заметили меня, когда я вошел в комнату. Я же положил шляпу на кровать, чувствуя приятное тепло и оценив исключительную чистоту своего номера. Оглядел низкий нависающий потолок с темными просмоленными лубовыми балками, оштукатуренные и выбеленные стены и ковер, лишь слегка поистершийся посередине. У самого окна примостился небольшой столик, на котором ярко пылала масляная лампа, а у противоположной стены большой сундук и такого же цвета комод из орехового дерева расположились по обе стороны от кровати, занавешенной пологом, столь же идеально чистым, как и все в этой комнате. Последний штрих к столь замечательной картине добавляли большой дрезденского фарфора голубой кувшин и тазик для умывания.
Удовлетворенный увиденным, я оглянулся на владельца гостиницы и мальчишку с намерением обратить на себя их внимание. Но что-то в
— Ну-ну, играй с огнем, Морик, обожжешь пальцы! — усмехнулся хозяин гостиницы.
— Он наверняка знает, как развести огонь, герр Тотц, — произнес я громко, снимая свой камзол и бросая его на кровать.
Когда я в очередной раз повернулся к камину, то был поражен происшедшей переменой — выражением, застывшим на лицах обоих. Тонкие черты лица мальчика исказил страх, и он, несмотря на приветливую улыбку, напоминал загнанную лису, которую готовы растерзать собаки. Ульрих Тотц, казавшийся таким раздраженным всего минуту назад, теперь был сама любезность и подобострастие. Его левая рука тяжелым собственническим жестом легла на худенькое плечо парня. Со всех точек зрения хозяин гостиницы Тотц производил впечатление полицейского, схватившего с поличным воришку.
— Вот ваша комната, сударь, — произнес он и заговорщически подмигнул мне. — Если что-то потребуется, то спросите мою жену. Она скоро вернется от сестры. Я большей частью бываю внизу. А это Морик, мой племянник.
Тотц сильно ущипнул мальчишку за плечо, и фальшивая улыбка на лице паренька сменилась гримасой боли.
— А мне нравится, как ты развел огонь, Морик. — похвалил его я, стараясь не разозлить Тотца еще больше.
Хозяин широко улыбнулся, хотя мне показалось, что демонстративное добродушие стоило ему немалых усилий, особенно когда я отпустил его, а мальчишку попросил остаться распаковать мои вещи. Как только хозяин удалился, парень начал вести себя гораздо свободнее. Это был невысокого роста, бойкий, востроглазый подросток лет двенадцати с круглой блестящей физиономией, напоминающей румяное яблоко. Он набросился на мою сумку, подобно маленькой обезьянке, вытаскивая из нее содержимое, раскладывая на кровати рубашки, чулки и белье, а расчески и щетки с поразительной тщательностью расположив рядом с умывальником. Создавалось впечатление, что он получал особое удовольствие от одного прикосновения к моим вещам, от их веса, покроя и качества. Одним словом, он явно не торопился.
— Довольно, Морик! — остановил я его, мое терпение было на исходе. — Налей только теплой воды в этот сосуд. Мне нужно немного умыться перед тем, как идти. Внизу меня ждет один человек.
— Полицейский, сударь? — спросил Морик. — А что, наша гостиница находится под наблюдением?
— Весь Кенигсберг находится под строгим наблюдением, — ответил я, улыбнувшись по-детски нагловатому любопытству.
Затем уселся за столом у окна, извлек мой письменный прибор и начал письмо, которое еще совсем недавно писать не намеревался.
«Герр Яхманн,
не зависящие от меня обстоятельства снова привели меня в Кенигсберг. Его величеством мне дано весьма серьезное поручение чрезвычайной важности. Суть его я с огромным удовольствием изложу Вам лично при первой же возможности. Я нанесу Вам визит завтра в полдень. Спешу подтвердить данное мною слово, что буду избегать каких-либо контактов с Магистерштрассе до встречи с Вами.
— Я могу отнести письмо на почту, сударь.
Я вздрогнул и обернулся. Мальчишка заглядывал поверх моего плеча. Я был настолько поглощен письмом, что забыл о его присутствии.
— На почту? В такое позднее время? Ты что, не боишься выходить на улицу ночью? — спросил я.
— О нет, сударь! — живо ответил парнишка. — Я сделаю все, что попросит ваше превосходительство.
— Ты смелый мальчик, — сказал я, вытаскивая монетку из жилетного кармана, — но глупый. По ночам по улицам Кенигсберга разгуливает убийца. Гораздо разумнее с наступлением темноты оставаться дома.
Украдкой бросив взгляд в сторону двери, Морик, словно вороватая сорока, выхватил у меня из рук монету.
— Совсем в этом не уверен, сударь, — прошептал он. — Здесь, в нашей гостинице, гораздо опаснее, чем на улицах. Вода готова.
Я не обратил никакого внимания на слова мальчишки, отнеся их на счет детского бахвальства, и с улыбкой снял куртку, жилет и закатал рукава рубашки.
