Тингль-Тангль

ЗАВИСТЬ

ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ

ЧРЕВОУГОДИЕ

ЛОЖЬ

ЛЕНЬ

Последовательность не представляется такой уж важной, а Мика не настолько глупа, чтобы не сообразить: это всего лишь перечень семи смертных грехов, упавший ей в руки прямиком из витражных Гента-Утрехта-Антверпена. Все это время она пользовалась жестянками на кухне «Ноля», все это время ее стряпня, подправленная специями из жестянок, вытаскивала из людей самые неожиданные признания или, наоборот, накладывала печать на их уста, заставляя говорить о несущественном. Тем, что никогда не оскорбило бы собеседника, а их, наоборот, выставило в самом лучшем свете.

Нежном. Трепетном. Золотистом.

А может, блюда, которые она создавала, наоборот, забирали у них все плохое?..

Мика ничего не знает об этом. Но знает, что должна подавить гнев и гордыню, и не лениться помочь маленькой Ваське, которая только и ждет ее помощи…

Дорога обратно в мастерскую больше не кажется ей страшной. И похоже, она уже готова совершить то, о чем никогда не скажет вслух.

В руках у Мики – все три ножа: омела, тимьян, мирт.

Она готова ко всему, но картина, представшая передней, выглядит вовсе не так, как она ожидала:

Ральфа больше нет.

Нет того Ральфа, которого она оставила: в ботинках «Саламандра», в вельветовой рубашке, с очками, торчащими из кармана, и с черно-бордовой дыркой посредине лба.

Вместо Ральфа на Васькиной постели лежит огромная рыба (много больше тех рыб, которые когда-либо готовила Мика), вместо глазу нее копошатся креветки, плавники обложены устрицами, а брюхо облеплено морскими ежами.

Мика совершенно не понимает, существуют ли креветки, устрицы и морские ежи на самом деле, или все дело в ее воображении, вдруг переставшим быть скудным. Или все дело в том, что ее бедный мозг не выдержал и отказался воспринимать реальность.

Это – не важно. Не так уж важно.

Важно, что она сможет помочь Ваське, которая никогда не просила ее о помощи. И которая почти никогда не называла ее Микушкой. А ведь этого Мике хотелось больше всего на свете. Проклятый миллион… Она отдала бы и его, если бы была уверена, что «Микушка», слетевшее с Васькиных губ, стоит именно столько.

Но Мика в этом 'совсем не уверена.

Чувства, вспыхнувшие к этому парню, теперь кажутся ей абсолютно пустыми. Смешными, недостойными. Единственный прок от них – brissago, но Мика совсем не уверена, что когда-нибудь снова затянется brissago.

То, в чем она уверена абсолютно: сейчас она будет готовить гарротаду.

Блюдо из морских ежей, которое ей еще никогда не приходилось делать. На этот раз оно будет приправлено рыбой. Большим количеством рыбы. Рыбой начиналась их история с Ральфом, ею же она и закончится.

…Вдохновение, которое охватило Мику при виде рыбы (определить ее породу невозможно), не покидает ее ни на секунду. Омела, тимьян, мирт – все ножи задействованы. Тимьян для головы и хвоста. Омела – для чешуи. Мирт понадобится для того, чтобы вспороть живот. Она точно знает, что не удивится ничему, что бы ни оказалось в рыбьем животе. Но кроме внутренностей, типичных для всех рыб, кроме рыбьего пузыря, в котором уместилась бы маленькая строптивая Васька, там нет ничего сверхъестественного, кроме разве что цветков пейота. Воспроизведенных с фотографической точностью, совсем как в ежедневнике Ильбека Шамгунова. Еще Мике кажется, что она видит светящиеся пунктиры трасс – Шанхай, Гонконг, Сингапур, по ним летят самолеты, все как один – «Боинги»; трассы соединяются в треугольник, затем заворачиваются в круги, похожие на очки Ральфа Норбе. Больше никаких упоминаний о нем в чреве рыбы нет.

За исключением маленькой, покрытой слизью пули, которая выскальзывает из рыбьей головы.

Мика выбрасывает ее в неделями пустовавшее мусорное ведро.

За приготовлением гарротады она проводит несколько часов. Она не забыла положить ни одной специи, она превзошла сама себя, к тому же в холодильнике снова нашлись перцы, и зелень, и репчатый лук. Мика шинкует зелень и нарезает лук крупными кольцами. Она успокаивается только тогда, когда вся кухня оказывается наполненной запахом еды. Густым, нежным и свежим.

Вот видишь, Васька, я решила твою проблему, и ее больше нет. Ты можешь возвращаться домой. Можешь возвращаться.

Единственная неприятность: рыбья кровь на Микиных руках. Она почему-то не слишком хорошо смывается. Но это, скорее всего, вопрос времени. И раньше с Микой случались подобные неприятности – кровь (рыбья, мясная, но в основном – рыбья) затекала под ногти и надолго оставалась там. Может быть, поэтому Мика никогда не отпускала длинных ногтей.

Нет их и сейчас, что, несомненно, положительный момент.

Теперь, когда Ральф превратился в рыбу, а рыба – в еду, Мика может ни о чем не беспокоиться, она может ждать Ваську или не ждать Ваську, а ждать кого угодно, пусть даже посланцев от Тобиаса, главное – Ваське больше ничего не угрожает.

Она снова может облачиться в пижамку с медвежатами, и даже вернуться в свою комнату, и заснуть наконец спокойно. А Мика постережет ее сон, у Мики всегда это получалось.

И черных крестов в календаре Ильбека Шамгунова больше не должно существовать.

Чтобы убедиться в этом, Мика вытаскивает календарик из ежедневника: крестов и правда нет, и обведенного красным завтрашнего дня – тоже. Нет и рисунка с тосканским домом, вместо этого Мика видит схему метрополитена, какую видела всегда, на каждой станции питерского метро. И станцию «Черная речка», обведенную кружком.

«Черная речка». Означает ли это, что она должна поехать туда?

Наверное.

Только надо как следует вымыть руки.

Часть 4 МЕТРО. ВАСЬКА

* * *

– …Ты, наконец, объяснишь мне, что происходит?

– Да. Теперь самое время, кьярида миа…

Ямакаси поудобнее устраивается на балке, бывшей когда-то частью строительной лебедки, и подтягивает к себе Ваську: в его жестах и движениях нет ничего настораживающего, просто более опытный промышленный альпинист заботится о менее опытном.

Только и всего.

Вот только висит Васька как-то совсем неудобно. Корпус напряжен, а руки и ноги нелепо болтаются, живут какой-то своей, отдельной от Васьки жизнью.

– Пожалуй, стоит начать с самого начала, я прав?

– С начала плана?

– С начала истории.

– Про кого?

– Про двух сироток.

Васька находится слишком низко, чтобы разглядеть лицо Ямакаси. Ей видны только его гладкий безволосый подбородок и кадык.

Не слишком-то он красив, его кадык. И почему раньше она этого не замечала?

– Про каких сироток? – глупо спрашивает Васька.

– Про бедных-бедных сироток, которые совсем не ладили между собой. Вернее, это младшая все время выкобенивалась. Старшая еще пыталась какое-то время приноровиться к младшей, но у нее, бедняжки, ничего не получилось.