Нет, голова у меня не пробита, и я не лежу в луже крови, и ночные огни не бликуют на моем мертвом лице. Фото вполне нейтральное, если не сказать – благостное:
Я и Муки.
Я держу кота на руках и улыбаюсь, как улыбался бы Анне на фоне сумеречного сада, как улыбался бы Август на исходе ночи, как улыбался бы Лоре, только что осчастливившей меня галстуком Брэндона; моя улыбка так и говорит: я – отличный парень, чуть-чуть простоватый, но способный просочиться в любой клуб, где приторговывают экстази, на любую вечеринку, где приторговывают эскорт-бабцом, на фотосессию любой звезды, на съемку любого порнофильма. Я выгляжу довольным жизнью, и ничто не мучает меня.
Где был сделан этот снимок? И главное – когда? Или это был не я, а Макс Ларин – тот, настоящий?
Хрен тебе, безумный Макс.
Я и есть настоящий: одна темнокрылая бабочка подрагивает крыльями, одна ящерица цвета морской волны подрагивает хвостом. У парня на фотографии – разные глаза. Значит, это я – никто иной. Не отрывая взгляда от фотографии, я жму на кнопку звонка, вмонтированную в прилавок. Где-то в недрах лавчонки возникает легкая нежная трель, она-то и вызывает к жизни владельца «никонов» и «кэннонов», знатока чайных церемоний.
Это не экзотический перуанец в пончо, на которого я рассчитывал, но тип, достойный пристального изучения. Молодой азиат (ему не больше двадцати пяти), из тех, кого так любят снимать Ким Ки-Дук и Ли Минг-Се. Крашеные в радикальный блонд волосы, серьга в ухе, физиономия, заставляющая вспомнить о существовании продажных полицейских, сутенеров с садомазохистскими комплексами и бродяг на краденых мопедах. Если он китаец – то наверняка отирается поблизости от Триады, если японец – то наверняка присосался к брюху Якудзы. Рыба-прилипала, настоящий подонок, а с преступными сообществами Вьетнама и Кореи у меня всегда были сложности. Некоторое время мы разглядываем друг друга, лицо азиата непроницаемо, надеюсь, что и мое выглядит точно так же.
– Я прилетел из Москвы, – говорю я крашеному азиату. – Москва. Москоу.
Он кивает подсушенной, похожей на тыкву-горлянку головой.
– Я должен кое-что передать вам.
– Говорите по-английски, – азиат и сам произносит это по-английски.
– Хорошо. Я попробую.
Мой английский совсем не так плох, как мне казалось раньше, напротив, он неожиданно хорош, Анна Брейнсдофер-Пайпер гордилась бы мной. В голове моей толкутся самые разные слова, и я понимаю их до последней буквы, состряпать фразу «Could you place me at a small table, not too near the side and with some pleasant fellow passengers?»57 для меня теперь говно-вопрос, я мог бы заняться вышедшим из моды синхронным переводом, я мог бы покупать голливудскую срань на языке оригинала, я мог бы с утра до ночи слушать, о чем лепечут далай-лама с Ричардом Гиром, но мне положить – и на далай-ламу, и на Ричарда Гира.
И ни на один фильм я больше не взгляну.
– Я должен кое-что передать вам. Небольшую вещицу.
– Похожую на эту? – Азиат вытаскивает из нагрудного кармана рубахи флешку и кладет ее на прилавок.
– Очень похожую.
Я все еще озабочен своим безупречным English, откуда я могу знать его? Все дело в Максе Ларине? – но он был мертв, когда мы встретились к ним лицом к лицу. Мертв – а потому нем. Все дело в Анне? – уж не ее ли волосы нашептали мне стальные конструкции паст и перфект? Или все дело в фотографии на пробковой доске за спиной азиата?
Ты взял чужое имя, а значит, – принял в себя чужую жизнь, так что будь готов ко всему, безумный Макс. Я готов.
– Возьмите.
Флешка Биг Босса перекочевывает из моего рюкзака прямиком в руки азиата. Что делать дальше, я не знаю. Но, возможно, знает кто-то другой, возможно – сам крашеный азиат. Так фильмы не заканчиваются, так они только начинаются. Все сценарии пишутся в расчете на то, что плохие парни будут жить долго, будут жить вечно.
– Я и раньше выполнял… м-м… деликатные поручения…
Никакой реакции.
– У меня был приятель, – захожу я с другой стороны. – Тоже азиат. Один забавный японец по имени Хайяо…
Зубодробительную историю про дырокол, бегство из Японии и последующую натурализацию в массажном салоне я проговариваю в полной тишине, никаких трудностей с дыроколом (punch press и как синоним – bear) не возникает, массаж ступней (foot massage и как синоним – sole) тоже дается мне легко, но… История совсем не греет рыбу-прилипалу, настоящего подонка. Для заварников и фарфоровых чашек она бы сошла, а для члена Якудзы (Триады) – выглядит чересчур мелкотравчатой. Я понимаю это, лишь когда заканчиваю спич. Отрубленный мизинец – вот что мне грозит за подобные вольности. За несанкционированные анекдоты.
– Ладно. Не обращайте внимания…
Азиат останавливает меня одним движением: даже не руки – век. Тяжелых, как у Будды, припухших, как у старика-каллиграфа: заткнись и слушай, придурок.
– Паром Стокгольм – Киль, – говорит он. – Отправление сегодня вечером, в билете все указано.
– Билет на мое имя?
Япошка (или китаеза), очевидно, считает какие-либо объяснения ниже своего самурайского
