неча. Огонь, а не девка! У Осоавиахиме снайперскую науку прошла и с седла тоже не валится. И младший мой казак справный. Танки вещь хорошая, да неча ему от своих отбиваться. — И с просительными нотками в голосе Пелипенко закончил: — Так что, Василий Иванович, сделай милость, принимай до себе усих разом. В один взвод.
Генерал смущенно подергал себя за ус. Потом подошел к старику и крепко пожал ему руку.
— Быть по сему, — сказал он сияющему Пелипенко. — Назначаю тебя командиром взвода, пусть он так и именуется: «Пелипенковский взвод». А формироваться будет в твоей станице. Сам подбери себе лихих бойцов.
Выйдя из штаба, Аметистый и генерал увидели, как вдоль по улице во весь опор помчались пять всадников в серых черкесках с развевающимися за спиной алыми башлыками. Семья Пелипенко спешила первой сообщить станичникам, что формирование добровольческой казачьей дивизии началось. Но они все больше убеждались, что опоздали. Навстречу то и дело попадались верховые, по праздничному одеянию и торжественному виду которых не трудно было догадаться, куда они держат путь.
Весть о формировании казачьей дивизии быстро разнеслась по станицам. Кубань подымалась на борьбу с врагом.
ПОЕЗД ИДЕТ НА ЮГ
Тысячами разгневанных голосов заливалась вьюга. Она швыряла в окна вагонов снег, наметала на рельсы высокие сугробы, сквозь которые едва пробивался идущий впереди состава снегоочиститель. Поезд двигался медленно, подолгу стоял на полустанках, а то и просто в степи, ожидая, когда снегоочиститель отвоюет у бури еще несколько сот метров железнодорожного полотна.
Так продолжалось третьи сутки.
Начальник санитарного поезда Александр Владимирович Кошуба в одиннадцать часов ночи выслушивал доклады подчиненных. Жадно куря папиросу за папиросой, он неожиданно прерывал фельдшера или сестру резкими, порой совершенно несправедливыми замечаниями, фельдшера выходили из купе начальника ошеломленные. Они работали с Кошубой с первых дней войны и никогда не видели скромного, выдержанного доктора в таком состоянии.
Фельдшер Юра Леонидов выскочил из купе, чуть не сбив с ног медсестру Тоню. Переступая порог, она слышала, что Юра шепотом, в котором не было ни обиды, ни жалобы — ничего, кроме недоумения, — сообщил:
— Он на меня даже ногами топал.
Не успела Тоня захлопнуть дверь, как начальник поезда зло спросил ее:
— А что у вас, тоже холодно в вагоне?
Девушка опешила: обычно начальник требовал подробного отчета о состоянии раненых. Она замешкалась с ответом, и доктор еще более зло повторил:
— Тоже холодно?
— Да нет, у нас нормально.
— Нормально? Что-то не верится. А чем топите?
Девушка замялась:
— Да всем, товарищ начальник…
— То-есть? Что вы мнетесь? — закричал Кошуба.
Тоня чувствовала, что в ней закипает обида, а с языка вот-вот сорвется какая-нибудь дерзость. Она подняла глаза на начальника… и дерзкий ответ застрял в горле.
Девушка увидела огромные черные круги под лихорадочно блестевшими глазами Кошубы, бледное лицо. Неожиданно для себя она сделала шаг вперед.
— Александр Владимирович…
Он удивленно вскинул голову. Так его не смел называть никто из подчиненных.
— Александр Владимирович, — повторила Тоня, — зачем вы нервничаете?
— Садитесь, — сказал Кошуба. Нервный подъем, который не давал спать вот уже третью ночь, заставлял кричать на подчиненных, беспрестанно курить, как-то сразу стал спадать.
Тоня присела на уголок дивана и заговорила тем мягким, ласковым голосом, каким она успокаивала тяжело раненных:
— Что же можно исправить? Метель, стихия…
Кошуба тяжело вздохнул.
— Все, что нужно, делаем, — продолжала она. — Зачем же так изводиться?
— Сегодня опять умерли пятеро, — глухо сказал доктор. — А если бы ехали нормально, довезли бы до госпиталя. А довезли, значит спасли. Народ молодой, в госпитале выжили бы…
Кошуба снова потянулся к портсигару, но на его руку опустилась ладонь девушки, и он не отвел ее.
— Что же делать? — грустно проговорила Тоня. — К утру будет шестеро.
— Кто? — вздрогнул Кошуба.
— Мальчик, которого принесли в поезд последним, Шура Леонтьев.
Кошуба высвободил руку, встал и взял свой неизменный саквояж с инструментами.
— Пойдемте! — бросил он Тоне.
Поезд медленно, как бы ощупью, тронулся вперед. Несколько минут колеса мерно постукивали на стыках рельсов — и снова остановка.
Доктор проходил через вагоны быстро, не останавливаясь, не отвечая на приветствия дежурных сестер. Тоня едва поспевала за ним.
«Несчастный рейс, — думал он. — Нужно оперировать, а Зуева нет». Доктор Зуев, ассистент Кошубы при операциях, был тяжело ранен во время последней бомбежки.
Шура Леонтьев лежал в отдельном «боксе».
— Свет! — приказал Кошуба. Тоня принесла и включила переносную лампу. — Приподнимите!
Гибкие, подвижные пальцы доктора быстро сняли повязку с груди лежащего без памяти мальчика.
Раненый застонал, но не очнулся.
— Опустите его.
Кошуба был слишком опытным доктором, чтобы не понять, что ребенок приговорен к смерти, но он не мог мириться с этим приговором. «Какая, в сущности, несправедливость», — думал он. Мальчик, который годится ему во внуки, умирает, а он, старик, будет жить и, может быть, еще долго… Нужна операция — немедленная и здесь же, на месте. Нести через три вагона в поездную операционную — бессмыслица. Его не донести.
Кошуба взглянул на Тоню. Большие серые глаза смотрели на него не отрываясь. И он прочел в них именно то, чего ему не хватало: уверенность в успехе, в его силах.
— Ну что ж, давайте оперировать, — проговорил он почти весело. — Здесь, на месте… И только вдвоем.
Подсознательно он боялся, что появись еще кто-либо — исчезнет тот творческий подъем, в котором он находился.
— Пошлите санитара к машинисту. Пусть передаст, что я запретил трогаться с места без моего приказания.
Тоня вышла и быстро вернулась.
Кошуба разбирал инструменты.
— На чем будем стерилизовать?
— Горит печь, — ответила девушка.
На какое-то мгновение в голову снова проникла мысль: «Чем же они все-таки отапливают вагон?» Но он прогнал ее: сейчас все внимание нужно сосредоточить на операции.
Когда все было готово, Кошуба выглянул в коридор и поманил пальцем санитара:
