— Да ладно, ты же видишь, меня колбасит почем зря.
— Надо было блевать в унитаз, — сказал Том.
— Брось, — сказал парень.
— Нет, — сказал Том.
— Я серьезно болен, чувак, — заскулил парень.
— Тот, кто блюет дома, вытирает за собой, — сказал Том. — Почему бы тебе не сделать то же самое?
— Мне плохо, — не унимался парень.
— Случается, что кого-то вырвет ночью, — сказал Том, — но из-за этого никто не мчится к доктору в пять утра. Все нормальные люди после этого ложатся в постель и потихоньку приходят в себя. Не думай, что ты особенный.
— Так и быть, можешь принять душ, — добавил Мэриуэзер.
Мэриуэзер ушел за ведром и шваброй, Том остался с заключенным. Малолетка положил голову на стол, точно школьник, заснувший за партой, и Том стал разглядывать его татуировки, среди прочих там была свастика.
— Знаешь что, — сказал Том, — запру-ка я тебя в камере, пока не принесут тряпку и швабру.
— Что?
— Пойдешь назад в камеру.
— Черт! Хватит!
— Хочешь поспорить?
— Брось, чувак!
— Мне показалось, ты чем-то недоволен?
— Я болен, слышь, ты.
— Я сказал — в камеру.
Парень не шелохнулся.
— Ладно, — сказал Том. — Три раза я попросил тебя по-хорошему. Упрекнуть меня ты не вправе.
Он взглянул на дежурного в будке. Тот наблюдал за Томом с ленивым любопытством. Том наклонился к микрофону переговорного устройства:
— Хочу запереть его в камере, — сказал он.
— Давай, — ответил охранник в будке. — Сейчас открою дверь.
— Слушай, — сказал Том, — это твой последний шанс.
Парень продолжал сидеть, опустив голову на стол. Том схватил его за волосы на затылке, а другой рукой завел руку парня за спину.
— Черт, — сказал парень, поднимаясь из-за стола.
— Или пойдешь сам, или будет еще больнее.
— Черт, — повторил парень.
— Если я поведу тебя силой, — сказал Том, — будет очень больно.
— Скотина.
— Я могу нечаянно вывихнуть тебе плечо.
— Сказано тебе, я болен.
— Пока посидишь в камере.
— Отвали, чувак!
— Отвалю, если пойдешь сам.
— Я пытаюсь.
— Я тебе помогу, паршивец. — Том подтолкнул парня к двери камеры.
— Пусти, — сказал парень.
— Будешь слушаться, отпущу.
— Я пытаюсь.
— Нет, не пытаешься. Если с тобой что-нибудь случится, будешь сам виноват, — сказал Том.
— Ты сломаешь мне плечо, — сказал парень.
— Сам напросился, — сказал Том и ощутил крепнущую радость, ликование палача при виде страданий жертвы. — Надо было делать что говорят.
Парень закрыл глаза.
— Что с тобой, чувак? — спросил он.
— Со мной ничего.
— Я же вижу, ты не в себе.
— Не смей, — сказал Том, — не смей так со мной разговаривать!
Он выкрутил парню руку сильней, чем требовали обстоятельства. Он знал, что нарушает должностную инструкцию. Но это было приятное ощущение. Это было то, чего он хотел. Чтобы воцарилась тьма.
— Я не желаю это слышать, — сказал он парню. — Я не желаю слышать, что я не в себе.
Корчась от боли, парень не посмел возразить. Том смотрел на него с усмешкой. Вошел Марвин Мэриуэзер с ведром на колесах, шваброй и охапкой тряпок. Он глянул на Тома и деликатно кашлянул.
— Том, — сказал он, — я принес швабру и тряпки. Отпусти его. Пусть приберет.
— Ладно, — сказал Том, отпуская заключенного. — Можешь подтереть свою блевотину.
В восемь утра смена закончилась. Том шел, сунув руки в карманы, Мэриуэзер — потирая лоб. Начинало светать. На улице по-прежнему моросил дождь, едва ощутимый, точно сон. За тюремными стенами во влажной дымке виднелись неясные очертания холмов, завитки тумана просачивались сквозь ветви деревьев, опускаясь на лесистые склоны. На западе между двумя сторожевыми вышками была видна вырубка, аккуратный прямоугольник в сорок акров, который оставила лесозаготовительная компания Кросса. Они работали там весной 1985 года. Тому нравилось валить лес; часто, лежа без сна, он с удовольствием обдумывал тактику работы назавтра, представлял, как они уложат веером волоки, комель к комлю, как за один рейс вместо одного воза будут брать три, просчитывал, как лучше организовать работу, чтобы заработать побольше. Приятно было вгрызаться все дальше в лес, видеть, как падают могучие стволы, как расширяется открытое пространство, как слаженно работает бригада, где все понимают друг друга без слов и нет недоразумений и споров. И когда с раскряжевкой покончено, ты видишь, что, хотя кое- где и попадалась длинная откомлевка или дерево с большим сбегом, эта делянка дала тебе уйму прекрасного леса, отличной, первосортной древесины.
Проходя по мощеной дорожке вдоль помещения для свиданий, что тянулось между вторым и третьим блоком, они заметили в нейтральной зоне между контрольно-пропускными пунктами священника из католической церкви.
— Вон идет священник, — сказал Том.
— Этот тип? — спросил Мэриуэзер. — Не похож он на священника.
— Тем не менее.
— А где же воротничок и все остальное?
— Он это не носит.
На священнике были джинсы, сапожки из мягкой кожи, перчатки и пальто. «Городской пижон, — подумал Том. — Стареющий хиппи, приодевшийся, чтобы субботним утром выйти за бубликами». Священник всегда вызывал у Тома неизъяснимое раздражение. Неодобрение, граничащее с бешенством. Почему он не одевается, как положено священнику, почему не носит одежд, которые говорят о презрении к мирскому? Разве не это дело его жизни, разве он не должен двадцать четыре часа в сутки являть собой воплощение смирения и духовности? Что толку в священнике, которому наплевать на свое предназначение, который носит джинсы и не считает нужным демонстрировать почтительное отношение к Церкви, священнике, похожем на адвоката, что спешит на свидание в «Старбакс»? Том замедлил шаг и вежливо поздоровался.
— Это Марвин Мэриуэзер, — сказал он.
— Рад познакомиться, — с фальшивым оживлением ответил священник. — Отец Дональд Коллинз. Я забыл, что вы здесь работаете, Том.
— Да.
