министр принимал поздравления всевозможных общественных организаций, в программной речи в кортесах он пообещал «с героической народной милицией закончить войну в два месяца» и объявил кабинет «правительством победы». Портреты Ларго с этим пышным девизом появились во многих общественных местах. Вскоре выяснилось, что истины в подобных словах не больше, чем в военных сводках Касареса Кироги.
Ларго, однако, принял ряд военных контрмер. Многие из них были назревшими. Был укомплектован штат военного министерства и генерального штаба. Начальником последнего стал генерал Кабрера. Вместо бывшего тыловика Рикельме на Центральный фронт был назначен воевавший ранее в Марокко генерал Асенсио Торрадо. Расправы над пленными офицерами были ограничены, а затем и вовсе прекращены. Пообещав «защитить Мадрид на Тахо», премьер успокоил тыловое население. Он санкционировал помощь отрезанному Северу, двинув в Атлантику основные силы флота.
По образцу Французской революции и русской гражданской войны Ларго учредил во фронтовых частях военных комиссаров. Тут не обошлось без влияния советских офицеров и дипломатов.
7 октября правительство санкционировало принятие предложенной коммунистами земельной реформы — все помещичьи земли без выкупа передавались в распоряжение крестьянства и батрачества. Провозглашалось равноправие обоих способов обработки земли — индивидуального и коллективного. Государство обещало крестьянам поддержку кредитами, машинами и удобрениями. Некоторые из этих обещаний действительно были выполнены.
«Испанский Ленин» сделал два таких шага, на которые и не думали идти Кирога или Хираль. Вовсе не будучи марксистом-ленинцем, настороженно относясь к советскому социализму, он тем не менее обменялся послами с СССР и затем обратился в Москву с секретной просьбой о помощи оружием и военными специалистами. Во многом на эту меру нерешительного и медлительного по природе Ларго толкнул гнев против «невмешательства».
6 октября премьер-министр после пятинедельной оппозиции согласился с предложением коммунистов и Коминтерна о создании из иностранных добровольцев «интернациональных бригад». Первоначальные его отказы объяснялись недоверием к коммунистам, неприязнью высокомерного кастильца Ларго к иностранному вмешательству и далеко шедшими требованиями сторонников интербригад.
Интернациональные бригады получали отдельное командование и право экстерриториальности. Их бойцы не подчинялись испанской армии и милиции и были, сверх того, неподсудны испанскому правосудию.
Штаб-квартирой интербригад был сделан Альбасете, находящийся в глубине Кастилии, а куратором интербригадовцев Ларго назначил осторожного и гибкого Мартинеса Баррио. Фактическим же руководителем бригад стал их генеральный комиссар — французский коммунист родом из Каталонии, герой морского мятежа 1919 года, отбывший несколько лет в каторжной тюрьме, Андре Марти. Звание этого бывшего корабельного писаря, ни дня не служившего в армии, было по настоянию СССР и французской компартии приравнено к генеральскому.
Качество же руководства войной не улучшилось. Республиканцы продолжали воевать беззаботно и бессистемно. Ларго и многими его приверженцами прочно владел «августовский оптимизм». Правительственный декрет 16 октября о создании регулярной армии откровенно и безнаказанно саботировали почти все организации Народного фронта, не заинтересованные в роспуске собственных военных отрядов. Да и сам премьер-министр открыто говорил, что народная милиция имеет право на существование. (Он даже ссылался на «Государство и революцию» Ленина.) Недаром в его декрете ничего не говорилось о наборе в армию, о мобилизациях и др.
«Защиту Мадрида на Тахо» Ларго и сотрудники военного министерства и генштаба толковали как направление против Варелы и Ягуэ большого количества скверно снабженных и дурно управляемых, а потому нестойких дружинников. Премьер и генерал Асенсио Торрадо запрещали строить укрепления, ибо испанцы, по их словам, «не привыкли прятаться от врага… Они привыкли сражаться в открытом поле и с открытой грудью. Такова психология испанского воина».
Неуклонное приближение неприятеля к Мадриду, падение Толедо озадачило и испугало многих, но не «испанского Ленина». Более того, Ларго не раз объявлял, что обладание столицей имеет «только нравственное значение» и что вероятное падение Мадрида вовсе не будет означать конца Республики. («Наша борьба непобедима. Ибо она — всюду и везде».)
Не предательство, как иногда полагали, было тому причиной. Ларго, Асенсио Торрадо и Кабрера возвели в культ антифранцузскую войну 1808 года. Тогда сила испанского сопротивления вопреки здравому смыслу была в недисциплинированности и отсутствии у испанцев единого руководящего центра. Тогда занятие Мадрида неприятелем всколыхнуло страну и вызвало массовые восстания. Тогда разрозненные отряды небритых, пьяных и почти невооруженных голодранцев-партизан, полууголовные вожаки которых к тому же враждовали друг с другом, проиграли немало боев, однако выиграли войну.
Ларго и его приверженцы были уверены, что данный сценарий может и должен быть повторен. О том, что условия вооруженной борьбы успели значительно измениться, что появились пулеметы, дальнобойная артиллерия, авиация, бронетанковые силы, радиосвязь и т. д., — об этом премьер Республики и его окружение не хотели и слушать. Странным образом они не хотели видеть и другого, еще более очевидного факта — с Республикой воюют не чужеземцы, как при вторжении Бонапарта, а соотечественники, прекрасно ориентирующиеся в местных условиях.
Перелома в военных действиях «правительству победы» создать не удалось. Пока Асенсио Торрадо готовил восточнее Талаверы встречный удар, а его офицеры собирали сведения о неприятеле, мятежники снова рванулись вперед.
Борьба на Центральном фронте протекала с растущим преимуществом восставших. Республика из наступающей стороны все более превращалась в обороняющуюся. И оборону нельзя было назвать успешной.
Дружинники Центрального фронта в большинстве мест бежали, стоило только звену «тримоторес» сбросить по бомбе или авангардам Варелы и Ягуэ открыть пушечный или пулеметный огонь. Вдобавок у восставших появился новый козырь — Муссолини прислал четыре десятка вертких и быстрых итальянских танкеток «Ансальдо», рассчитанных на бои в горах и легко преодолевавших склоны и спуски. Они внесли большой вклад в победу над Эфиопией. Лязг их гусениц и рокот моторов наводил панику на дружинников, ранее не видевших танков. С прибытием «Ансальдо» народную милицию охватила танкобоязнь.
Иностранная печать писала:
Однако республиканцы не размыкали кольца, в котором с июля держали Алькасар. Окружив крепость баррикадами, они упорно стремились овладеть им то артогнем, то приступом, то переговорами. Но более половины долго лежавших на складах снарядов не разрывалось из-за испортившихся взрывателей, как и при осаде Монтаньи. Штурмы не имели успеха из-за несогласованности действий дружинников — многие из них попросту ленились карабкаться на крутой холм перед крепостью. Переговоры тоже провалились. Глава гарнизона полковник Москардо был смел и упрям, а большинство его сил составляли гражданские гвардейцы, предпочитавшие смерть капитуляции.
Осажденные, которых было всего около 500 человек — почти вдесятеро меньше, чем осаждающих, питались сухарями и кониной и сильно страдали от нехватки питьевой воды. Но они были укрыты высокими прочными стенами и сражались за существование. А дружинники ездили в Толедо не побеждать, а развлекаться — «пострелять по мятежникам».
Попытки дружинников овладеть Алькасаром поражали топорностью и неуклюжестью. Сделать подкоп и взорвать стены Алькасара динамитом не удалось из-за скального грунта, который было трудно долбить, и неопытности подрывников. Ничего не дал и фантастический проект захвата крепости: энтузиасты- анархисты предлагали облить каменные стены бензином(!), затем поджечь стены и выкурить осажденных. Единственным плодом этой экспериментальной операции стали многочисленные ожоги и ранения ее участников.
Между тем осажденных воодушевляло радио. Они слушали радиообращения из Бургоса и Саламанки,
