другими ценными вещами. Я вынимаю его не чаще трех раз в год. Но вчера я показывал его одному из моих друзей и оставил в открытом ящике.
— Тем более подсудимый мог подумать, что наутро вы его хватитесь.
— Что?.. Вы защищаете его! Вы говорите, как его адвокат!
— А вы, милостивый государь, забываете, что говорите со следователем.
— Извините, но вы мне сказали, что мы просто разговариваем. Я подожду, пока придет ваш делопроизводитель, прежде чем стану вам отвечать.
Адриан осекся. Он понял, что совершил ошибку, поставив Мотапана на место, — так его не заставишь согласиться на сделку, предложенную маркизой де Вервен.
— Милостивый государь, — продолжил он после краткого молчания, — я счел нужным указать вам на один из аргументов, на который сошлется защитник подсудимого. Есть и другие доводы, о которых я не упомянул, но которые непременно произведут впечатление на присяжных. Добиться его осуждения будет очень трудно. Следовательно, вам нужно подумать, стоит ли доводить дело до конца. Вы ведь не имеете никакой причины желать зла почтенному семейству, которое будет очень огорчено публичным скандалом?
— О, ни малейшей, — сказал Мотапан, пожимая плечами. — Эти люди — мои жильцы. Я не бываю у них, потому что не люблю дворян, но не имею причин на них жаловаться… Однако я понес большую потерю. Вещь, которую у меня украли, стоит по меньшей мере тридцать тысяч франков, не считая ее художественной ценности. Это уникальное ожерелье, подобного которому нет в Европе, и я хочу его отыскать. Следствие покажет, куда оно делось. Если его не найдут, я хочу по крайней мере, чтобы укравший его поплатился за это.
— Понимаю. А если вам вернут ожерелье?
— Это другое дело! Но, к несчастью, его не вернут. Может быть, оно найдется у какого-нибудь ювелира, и я буду вынужден выкупить его, поскольку отец вора разорен и не отдаст мне эти деньги.
— А если вам все-таки вернут ожерелье и ничего не придется платить, заберете ли вы свою жалобу?
Мотапан задумался. Он смотрел на следователя, пытаясь по его лицу угадать, с какой целью был задан этот вопрос.
— Может быть, возьму, — ответил он, наконец. — Это будет зависеть от обстоятельств. Например, если Кальпренеды признаются, что кражу совершил один из них… и станут умолять меня не губить их… Боже мой! Я не хочу смерти грешника… я буду великодушен…
— Я говорю о другом, например, если вещь будет возвращена анонимно… если вор, кем бы он ни был, раскается и вернет ожерелье…
— Такого не бывает. Я не верю в раскаяние, я верю только в выгоду. Ожерелье вернут, если это будет выгодно. Впрочем, все равно, только бы вернули. Я буду очень рад получить его обратно.
— Стало быть, если кто-нибудь предложит вернуть вам ожерелье с условием забрать жалобу, вы согласитесь?
— Не откажусь, но это будет затруднительно. Если я заберу жалобу, прежде чем получу свои опалы, я рискую никогда их не увидеть.
— Конечно, они должны быть возвращены до того, как вы заберете жалобу.
— Право, я не зол… — пробормотал Мотапан, по-видимому, колеблясь. — Так чего я желаю? Я желаю только вернуть свою собственность! И если я ее верну, оставлю вора в покое.
Адриан де Куртомер ухватился за его слова.
— Этого обязательства достаточно, — сказал он. — Вот ваше ожерелье.
Куртомер открыл ящик письменного стола, вынул ожерелье и подал его Мотапану.
— Это оно! — вскрикнул барон.
Лицо его прояснилось, глаза засверкали, а руки задрожали.
— Теперь, — сказал следователь, — остается только написать заявление, что вы отзываете свою жалобу. Адресуйте свое письмо господину прокурору, остальное я беру на себя.
— Остальное — это освобождение подсудимого Кальпренеда, не правда ли? И этот молодой человек вернется в свою почтенную семью, — сказал барон с иронией, близкой к угрозе, — он отделается лишь ночью, проведенной в тюрьме, и за ужином будет рассказывать шлюхам об этом забавном приключении. Он ничем не поплатится за то, что обокрал собственного домовладельца.
— Ничто не доказывает, что он вас обокрал, — резко возразил Куртомер.
— Напротив, все доказывает это. Вы разве не заметили? В ожерелье недостает одного опала… того, который Дутрлез оторвал в стычке с подсудимым Кальпренедом.
— Или с кем-то другим.
— С тем, кто отдал вам ожерелье. Назовите мне его имя, чтобы я мог отблагодарить его, как он того заслуживает.
— Мне нечего вам сказать.
— Мне — нет, но вашему начальству вы должны будете ответить.
— Я руководствуюсь только своей совестью.
— Моя совесть стала бы упрекать меня, что я оставил виновного безнаказанным.
— Это значит, что вы не заберете свою жалобу? — бледнея, спросил Куртомер.
— Ваше предположение справедливо.
— Вы дали слово забрать ее!
— Вовсе нет. Вы задавали мне коварные вопросы, а я хотел узнать, куда вы клоните, и сделал вид, будто разделяю ваше мнение. Но я ничего вам не обещал! Вы ошиблись — тем хуже для вас!
— Милостивый государь! Выбирайте выражения…
— О! Не стоит сердиться! Вы еще раскаетесь!
— Теперь вы мне угрожаете!
— Я хочу сказать, что, если вы выведете меня из терпения, я обращусь к вашему начальству и спрошу его, что оно думает о следователе, который для того, чтобы помочь подсудимому, предлагает истцу возвратить ему украденную вещь и заставляет его забрать жалобу. Мне любопытно, как эти господа оценят сделку, которую вы желали со мной заключить. Ведь это сделка! Мое ожерелье в обмен на свободу негодяя, в участи которого вы заинтересованы… не знаю почему. А что бы вы сделали с этим ожерельем, если бы я наотрез отказался забрать жалобу? Оставили бы его у себя, зная, что оно принадлежит мне?!
Адриан де Куртомер был бледен от гнева, но сдерживался и не прерывал Мотапана, желая знать, как далеко он зайдет в своей дерзости.
— Милостивый государь, — произнес он холодно, — что бы вы мне ни ответили, я возвратил бы вам ожерелье, и вы это очень хорошо знаете. Вы имеете полное право не забирать жалобу, а я имею право расследовать дело так, как сочту нужным.
— Может быть, но теперь вы не можете прекратить дело в пользу этого негодяя. Это его отец или какой-нибудь родственник отдал вам краденую вещь. Если вы его освободите, скажут, что вы с ними сговорились.
На этот раз Куртомер потерял терпение, но тут, к счастью, вошел делопроизводитель. Приход подчиненного тотчас успокоил следователя и положил конец дерзкой речи Мотапана.
Адриан де Куртомер воспользовался этим, чтобы принять меры предосторожности против своего недобросовестного противника.
— Милостивый государь, — прибавил он, — я не сомневаюсь, что это ожерелье принадлежит вам, но я не могу вам отдать его сейчас: оно должно быть передано в канцелярию. Там вы его и получите. Прошу его вернуть.
Мотапан колебался.
— Это ваш делопроизводитель? — спросил он, кивая на Богамона, который уже оттачивал перо.
— Да, — ответил Куртомер, — но сегодня ему нечего писать, кроме акта передачи украденной вещи. А завтра вас выслушают снова, на этот раз как свидетеля. Теперь вы можете идти.
Мотапан подумал, что упорствовать было бы глупо и бесполезно.
— Вот ожерелье, — сказал он с наигранным добродушием. — Я всегда к вашим услугам, если вам вздумается меня выслушать. Честь имею кланяться.
