впали в детство. И сегодня вы едва ли найдете кого-нибудь глупее иезуита, по крайней мере, иезуита испанского. Все их коварство - не более, чем легенда. Их может обвести вокруг пальца кто угодно, и они готовы поверить самой грубой лжи. Для них настоящая, живая, совершающаяся на наших глазах история - это своего рода магический театр. Чему только они не верят! Даже Лео Таксиль{387} их обманул. И христианство в них не агонизирует, то есть не борется, не живет, а уже умерло и похоронено. Культ Святого Сердца Господня, hierocardiocracia, - это воистину надгробный памятник христианской религии.
«Об этом вы меня не спрашивайте, я человек неученый; у Святой Матери Церкви есть ученые доктора, они знают ответ». Примерно так отвечает на вопросы самый популярный в Испании катехизис, катехизис отца Астете, иезуита. А ученые доктора, поскольку они не преподают истинных знаний непросвещенному верующему, который должен верить, не рассуждая об этом, в конце концов и сами уже ничего в них не смыслят и становятся такими же невеждами, как и он.
Ален в своих Propos sur le christianisme {388} (XIIV, Паскаль) пишет: «Паскаль постоянно был в оппозиции, и его позиция была принципиальной; он был ортодоксальный еретик». Ортодоксальный еретик! Каково! Ведь даже если бы «ортодоксальный гетеродокс» не было мертвым противоречием, в котором противоположные термины взаимно уничтожаются, иная - heteros - доктрина может оказаться верной - ortos, - ибо иное иного это уже нечто положительное; еретик и есть истинный ортодокс. Ведь еретик (haereticus) это тот, кто сам выбирает себе доктрину, кто свободно - впрочем, так ли уж свободно? - высказывает свое суждение, может свободно обсуждать ортодоксальную доктрину и может даже воссоздать ее, заново воссоздать догму, которую исповедуют другие. Разве не происходит нечто подобное также и в работах Паскаля по геометрии? Святой Павел сказал (я не отметил сразу это место в Евангелии, и теперь ритм, в котором я живу, не позволяет мне приниматься за поиски этого места), что по отношению к строго ортодоксальной доктрине он еретик{389}. «Тут я еретик», - буквально так он и говорит, оставляя свой греческий без всяких разъяснений, что нередко бывает в евангельских, и некоторых других текстах. Но сказать он хотел примерно следующее: «В этом вопросе я придерживаюсь частного, своего личного, а не общепринятого, мнения». Это означает, что в данном случае он отступает от здравого смысла, дабы, полагаясь на свой собственный индивидуальный разум, приступить к свободному исследованию вопроса. Но кто сказал, что нельзя своим собственным умом дойти до принципов здравого смысла, кто сказал, что ересь не способна породить ортодоксию? Все ортодоксии начинались как ереси. И переосмыслить общие места, воссоздать их заново, превратить идеи в мысли - лучший способ освободиться от чар ортодоксии. И Паскаль, еретик, осмысливая католические идеи, те самые идеи, которые исповедуются другими людьми, превратил эти идеи в мысли, общепринятые догмы в живые истины, и заново воссоздал ортодоксию. Что, с другой стороны, было чем-то абсолютно противоположным нерассуждающей вере иезуитов, этой вере угольщиков.
Человек, который хочет s’abitir, поглупеть, но только именно поглупеть сам, а не одурачить других, s’abttir в своем чистом одиночестве, такой человек преодолевает свою bete{390} и поднимается над нею в гораздо большей мере, чем тот, кто, не рассуждая, повинуется высшей инстанции, Всевышнему, perinde ас cadaver{391} и, в соответствии с третьей ступенью послушания, послушания разума, почитает наилучшим делать то, что считает наилучшим вышестоящая инстанция, принимаясь, к примеру, поливать платановую трость в монастырском саду, потому что так приказал настоятель. Все это, в сущности, чистейшей воды игра и комедия, комедия приказания и послушания, ибо ни тот, кто приказывает, ни тот, кто повинуется приказанию, не верит в то, что эта трость пустит корни, покроется листвой, зацветет и станет плодоносить, подобно жезлу патриарха Святого Моисея{392}. Вот к чему сводится ценность разумения. Она состоит в обуздании человеческой гордыни без понимания того, что нет гордыни большей, чем послушание подобного рода. Ибо если в Писании сказано, что тот, кто унизит себя, тот возвышен будет, то это вовсе не означает, что возвышен будет тот, кто унизит себя в расчете, что за это он будет возвышен. Не что иное, как послушание подобного рода породило чванливую - люциферову - гордыню, коллективную гордыню Общества Иисуса.
Паскаля приводили в негодование мелочные споры иезуитов, их бесконечные распри, их корыстолюбие. А их крохоборство! Вся эта их полунаука, пробабилизм и т.д. и т.п. Но мало этого, они еще играют в свободу. In necesariis unitas, in dubiis libertas, in omnia charitas, - говорят они. В необходимости - единство, в неопределенности - свобода, во всем - любовь! И для того, чтобы поиграть в свободу, они расширяют понятие сомнения, называют сомнением то, что таковым вовсе не является. Достаточно перелистать Метафизику отца Суареса{393}, к примеру, чтобы воочию убедиться в том, что человек способен забавляться тем, что, разделив один волосок на четыре части, причем вдоль, а не поперек, заплетает косу из этих четырех тончайших волокон. Или, например, когда иезуиты изучают историю - впрочем, то, что они называют историей, обычно не выходит за пределы археологии, - то развлекаются тем, что считают щетинки на хвосте у Сфинкса, разумеется, чтобы не глядеть ему в лицо и не встретиться с ним взглядом. Все их усилия направлены на то, чтобы одурачить самих себя и одурачить других.
Когда иезуит - по крайней мере, испанский иезуит, я повторяю, - скажет вам, что он много учился, не верьте ему. Это все равно как если бы человек, который ежедневно проходит по 15 километров, шагая по кругу в садике возле своего дома, сказал вам, что он много путешествовал.
Такой одиночка, истинный одиночка, как Блез Паскаль, не мог найти общий язык с этими солдафонами.
И наконец, у них есть наука. В одном из монастырей, принадлежащих Обществу Иисуса в Испании, в Онье, мой приятель, который в качестве врача зашел туда осмотреть одного из послушников, увидел в монастырской галлерее холст с изображением Святого Михаила Архангела, у ног которого удобно расположился Дьявол, Сатана. И Сатана, этот мятежный ангел, держал в руке ... микроскоп! Микроскоп - вот вам символ гипертрофированного анализа.
Эти люди пытаются прекратить агонию христианства, хотят уклониться от нее, но при этом они убивают христианство - дабы прекратить его мучения! - и потчуют его смертоносным опием своей духовной муштры и своего иезуитского образования. Все это неминуемо кончится тем, что из римской католической религии они сделают что-то вроде тибетского буддизма.
