Вначале меньше даже обратили внимания на связь этой темы с другой — убийство директора научно-исследовательского института и вскользь упомянутая весьма странная осведомленность и заинтересованность прокуратуры, но заинтересованность кое в чем другом, не в раскрытии преступления; при этом указывалось на имеющиеся в распоряжении газеты улики и имена прямых исполнителей убийства.
Автор размышлял о сращивании руководства государства с преступным миром, что и является основной приметой нарождения всемогущей мафии, помыслы которой подобно раковым метастазам пронизывают и парализуют сосуды, нервы, органы больного общества.
Очерк получился острый, умный и, многие должны были признать, талантливый.
Вскинулось все осиное гнездо. Первые несколько дней словесно громили автора скандальной публикации, главного редактора, требовали их заключения в тюрьму. Вождь крайне-правых с трибуны потребовал публично высечь журналиста, что покоробило даже ближайших соратников. Крайне левые грозились объявить поход на Кремль, если газета не будет закрыта. Умеренная оппозиция также заявила о необходимости привлечения редакции газеты к суду, но в то же время начала собирать подписи в поддержку предложения об отставке правительства. Все это выглядело вполне нормально для наших дней и весьма алогично, так как вся упомянутая публика постоянно высказывалась о своей оппозиции руководству, своем горячем желании уничтожить мафию и, казалось бы, должна была только приветствовать такую публикацию, тем более подтвержденную фото- видео- и аудио-документами.
Однако вскоре первый вал мусорной пены обессилел сам собой, и тогда, наконец, стали обсуждать непосредственно содержание скандала. Нашлись в парламенте трезвые головы, призывающие к проведению расследования связей министра с бандитской группировкой. От генерального прокурора и министра внутренних дел ждали объяснений. Настаивали на скорейшем следствии по делу об убийстве и причастности к нему членов банды, с которой, как явствовало из фотоснимков, у министра с подмоченной репутацией обнаружились дружеские связи.
Еще несколько дней спустя президент отправил министра в отставку. Председатель правительства, осаждаемый прессой и телевидением, вынужден был разводить руками и оправдываться.
Имя Бориса Лагутина было у всех на устах.
«Московскую газету» принялись превозносить за смелость и принципиальность. И высокий профессионализм.
Читатели с нетерпением ждали дальнейших публикаций, дальнейших разоблачений Лагутина. В сенсационном очерке, помимо прочего, содержался намек на появление в ближайшем будущем фактов, раскрывающих конкретные экономические причины кровавой конкуренции бандитских групп разного уровня и разной специфики.
— Ну, что ж, — депутат Харетунов, нелегко дыша, так что было слышно каждому присутствующему, постучал вытянутым указательным пальцем по столу, — за эту мысль и зацепимся. За эту мысль зацепимся. Мавр сделал свое дело — мавр должен уйти. Какие соображения?
Это был громадный кабинет в офисе одной из многих фирм, принадлежащих Харетунову. То есть не то чтобы он был единоличным официальным хозяином всех этих фирм — но в одном месте он был президентом, там председателем совета директоров, тут генеральным директором, и так выходило, что он не один, а один из многих владельцев, осуществляющих коллективное хозяйствование. Одно направление деятельности охватывало банки, финансовые, в том числе валютные операции, другое — рекламные агентства, третье — операции с недвижимостью, четвертое — торговлю.
Но внутри и над всей экономической структурой — о чем не могли знать и не подозревали почти все служащие всех этих фирм, предприятий, агентств и торговых сетей — стояла мощная, дисциплинированная, хорошо подобранная организация. Здесь Леонид Игнатьевич Харетунов являлся единоличным и полновластным хозяином.
Организация — которую язык не повернется назвать бандой, так в ней было спланировано все точно и широко, с размахом, — пожалуй, заслуживала того, чтобы обозначить ее как государство в государстве. Внутри нее была и банда в прямом смысле, но имелись тут и свой совет министров, штаб стратегического руководства, штаб оперативного руководства, административное управление, кадровая служба, департамент внешних сношений, разведывательное ведомство. Все было построено очень серьезно, очень умно. Действовало как часы, даже еще точнее и безотказней.
Такой инструмент в руках одного человека давал ему неограниченную власть в городе, в любой его точке, на любой вертикали, и за пределами города. Но вместе с тем этот инструмент стоил тому же человеку много-много головной боли, седых волос, потери здоровья, одышки, перебоев в сердце, бессонницы. Все в природе взаимосвязано. Закон превращения и сохранения энергии суров и неумолим — его нельзя перехитрить или отменить никакой властью, никаким богатством. Никакие боевые группы не помогут.
Поэтому когда Леонид Игнатьевич услыхал где-то имя Шуваловой и поверил в нее, а позднее у своего друга детства Светозара договорился с нею о приеме, — он воспрянул духом, проникся надеждой вернуть хоть частицу былого здоровья.
И все закончилось ничем. Шувалова, поговорив с ним, отказала. Назвав какую-то выдуманную причину. Он хорошо разбирался в людях, невооруженным глазом видел: причина выдумана этой прославленной старухой.
Он был зол и раздражен.
В кабинете, кроме него, присутствовало еще пять человек: по одному из стратегического и оперативного штаба, один из департамента внешних сношений и двое из разведки.
Это была группа мозговой атаки, собирающаяся в экстренных случаях. А таковые возникали сплошь и рядом.
— Убрать его — значит, зарезать курицу, несущую золотые яйца, — возразил Лобков, ответственный за департамент внешних сношений, человек лет тридцати двух, высокий и подтянутый, с привлекательным лицом и вызывающе большим золотым перстнем на среднем пальце левой руки. — Теперь, после очерка Лагутина, я крепко взял за горло двух людей из министерства финансов. Они готовы полностью подчиниться. Объяснять не надо, какая выгода хозяйству.
— Не аргумент, — возразил Харетунов, раздражаясь и морщась от режущей боли в правом подреберье. — Надо им внушить страх перед нами, а не перед журналистом. Журналистов много — не один, так другой…
— Согласен, Леонид Игнатьевич. Как всегда, гениально… Только…
— Что?
— Он бы нам мог пригодиться в будущем. Убойно пишет мужик.
— Ты не учитываешь, — возразил Харетунов, — что он слишком глубоко хочет залезть. Слишком глубоко. Опасно для нас… Он из неподдающихся… Ничего, найдем другого не хуже. В данный момент в нем больше нет надобности? — спросил он, обращаясь к Головкину из стратегического штаба. — Что в прокуратуре?
— После того, как сгорел Глебов, стабилизовалось. Тихо как в морге. Они чуть дернулись вначале, явно с подачи Глебова. Вряд ли Руль способен самостоятельно прорыть ход. Ну, а сейчас тишина… У разведки есть новости, пусть расскажут.
— Да, новость нехорошая. Найден труп нашего Удава — у них он звался Мотором — Руль его убил и бросил ночью посреди мостовой у метро Войковская. Даже браслеты и перстни и цепи с него не снял — особый шик. Перед смертью зверски пытал. Уши оторваны, утюгом гладил…
— Довольно об этом! — раздраженно прервал Харетунов.
— Есть мысль, что Удав не выдержал, раскололся. Руль вытянул из него, что это он нам передал ксерокопию и фотоснимки. Отсюда волна через Глебова в прокуратуру… Пока не можем точно знать, каким образом они узнали, что мы завязались на «Московскую газету». На телефон Лагутина повесили прослушку за день до нашей встречи с ним: об этом я вам докладывал.
— А почему? кто?.. Нашел, чем аргументировать! «Есть мысль»… Мне нужны факты!.. Проверить тысячекратно каждого, кто готовил встречу!
— Проверяем.
— Я не верю в такие совпадения, в такие случайности! Никто, кроме нас, не знал, что мы выбрали его. Значит, что?.. Кто-то из нас — либо специально, либо по пьянке, там, где не надо, раз-бол- тал.
