— Я доложу…
— Не надо. — Стукнул по мягкой обивке и вошел в кабинет.
Кто работал на компьютере, знает, что значит погрузиться в
него: время съедается с невиданной быстротой, совершенно незаметно. Тридцать минут промелькнет или три часа — одинаково для человека за компьютером.
Корнилов тронул меня за плечо, он оказался за моей спиной:
— Сойдем ко мне ненадолго. Есть срочное дело.
— А как я брошу? Мне надо закончить… Можно минут через десять-пятнадцать?
— Нет. Потом закончишь. С Алексеем Ивановичем согласовано.
Я попросил секретаршу, чтобы не прикасалась.
— Конечно, будем ждать твоего возвращения…
Мы пошли с ним рядом вниз по лестнице. Этот Корнилов был мрачный, угрюмый тип. Чем он еще занимался, помимо нашей охраны, мне было неизвестно. Но облик его и все поведение не вязались с представлением о начальнике над вахтерами. Пусть даже они вооружены и тренированы и именуются охранниками.
На первом этаже завернули с ним по вестибюлю налево, в коридор, я тут никогда раньше не бывал.
Он открыл дверной тамбур, со всех сторон обитый дерматином, ступил в него и рукой поманил меня войти в помещение следом.
Комната, два стола, настольные лампы, окно задернуто шторами.
Корнилов повернул к правой стене, и я увидел еще одну невысокую дверь, показавшуюся чуть ли не родной — она чем-то походила на обшитую железом дверь в нашей институтской бухгалтерии, где нам выдавали стипендию.
Он ее открыл и уступил мне первому дорогу.
Мне пришлось пригнуть голову, переступая порог. Мельком подумалось, все эти закутки — они заключены внутри дома, не имея доступа к наружной стене, пожалуй, за шторами в первой комнате не было никакого окна.
И тут у меня посыпались искры из глаз, я ощутил сокрушительный удар по макушке и больше ничего не помнил.
Когда очнулся, не сразу мог понять, где нахожусь. Приоткрыв веки, разглядел в туманной белесой дымке двух или трех человек… нет, их было четверо, такое впечатление, что вся комната заполнена ими, и негде мне повернуться, трудно дышать. Я почувствовал, что лежу на спине, немного завалясь на правый бок. Руки неудобно заломлены; попробовал их переместить — они словно не мои, не слушались, что-то мешало им.
Сильнее качнулся на бок, пытаясь вытянуть вперед левую руку, — она прилипла, рвануло суставы на ней. Передалось правой руке.
Ничего не соображая, потянул изо всей силы, в результате перевернулся носом в пол. Зато рукам сделалось не так больно, исключая запястья, где как будто сдавило железом.
Неприятная догадка посетила меня.
— Ну, что, он в сознании?
— Поверни его. Посади к стене…
Грубо повернули на спину и придали сидячее положение.
Я увидел Корнилова, угрюмо рассматривающего мою персону, одного из охранников, далеко не самого симпатичного, и нового персонажа — бритоголового с лестницы. Приказания отдавал четвертый, только что явившийся, будто примчался по телеграфу, — широкоплечий и с жестким, бесстрастным взглядом:
— Поговори с ним, — в приказном тоне он попросил Корнилова. — Можешь откровенно.
— Тебя кто к нам рекомендовал? — спросил Корнилов. Я попробовал говорить, и захрипело в горле. Закашлялся. — Поднеси ему воды, — Корнилов сказал охраннику.
Тот сунул мне стакан в зубы и едва не утопил. Пришлось отвернуть голову. Вода плеснула на подбородок, полилась по горлу, за рубашку.
— Трошин Семен Семенович, — сказал я.
— Так. Действительно… А зачем ты вчера с ним встречался? О чем говорили?
— Я с ним не встречался. Случайно увидел меня в метро и… остановил… Его убили, — мрачно сообщил я.
— Действительно… Будешь говорить правду — снимем с тебя наручники и отпустим… Девушка с тобой — кто она тебе? кто ее отец? зачем вы вечером вошли в редакцию?..
— Знакомая девушка… Попросила проводить ее…
— Так. Случайно увидел… Попросила проводить… В восьмом часу вечера! какого черта делать в редакции? В «Московской газете»?
— Нет, — я ответил быстро, без запинки, — мы зашли в молодежную газету. Она принесла стихи. А я ее проводил. Чего делать в «Московской газете»? они не публикуют стихи…
Широкоплечий подвинул Корнилова и долго и пристально вглядывался в мои глаза:
— Ты знаком с журналистом Лагутиным?
Я отрицательно помотал головой.
— Ну, если не врешь, — вступил Корнилов и хохотнул: — после четырнадцати ноль-ноль никаких шансов.
— Чего болтаешь? Откуда тебе известно? — взъелся широкоплечий.
— Прости, Шмель. Ты сказал — можно откровенно.
— Не нужно о таких вещах…
— Все равно ведь… — Корнилов со значением посмотрел на охранника, а тот, как в зеркале отразив зловещее выражение шефа, перевел взгляд на меня.
— Не сейчас… Не здесь… С ума спятили? — одернул его широкоплечий.
Бритоголовый стоял чуть в отдалении. По-видимому, он и был тем свидетелем, кто видел в метро накануне и здесь опознал меня. Стало быть, это он убил Семена Семеновича.
Шмель и Корнилов отошли в угол и там заговорили вполголоса.
Я прикрыл глаза, словно от утомления, предельно напрягая слух.
Они решали мою судьбу.
Ребята собрались крепкие, и пространство было ограниченное, — но если бы не связанные руки, эх! и попробовал бы я мое искусство… Если бы… вот беда — ничего не мог придумать. Притом я понял, что в два часа они расправляются с тестем. А сколько сейчас? И часов-то нет, и руки мои скованы…
— Хозяина надо поставить в известность…
— Такие вопросы можем сами решать…
— Спорить со мной?
— Нет, нет… как ты прикажешь…
— Есть много такого, чего простой шпане не дано. Много надо учитывать.
— Действительно… Это Хозяин гениально придумал. Черная «волга» у подъезда. Ты ему разработал?
— Какая разница?
— Не-ет… никакие суды, никакие вредные журналисты… Чья «волга»?
— Таможенник. Начальник Кожуховского поста.
— Без балды говорю — гениально!.. Выходит к своей машине, и нечаянно… х-хо!.. нечаянно накрывает чужой взрыв… — Снова жуткий смешок. — Наезд на таможенника, не на него — и значит, не мы! У кого был мотив сработать таможенника — пускай ищут.
Мне послышалось, в интонации широкоплечего Шмеля прозвучало удовлетворение тщеславия:
— Комар носа не подточит… То есть подозревать можно все что угодно, но… реально картина такая. Ты верно просек.
— Я больше не нужен?.. — спросил бритоголовый. — Я пойду?
Шмель с минуту задумчиво смотрел на него:
