Том 6. Дураки на периферии

Да снова стройный глас герою в честь прольется,
И струны трепетны посыплют огнь в сердца,
И ратник молодой вскипит и содрогнется
При звуках бранного певца.

Входят Пущин, за ним Кюхельбекер.

Пущин. «И ратник молодой вскипит и содрогнется при звуках бранного певца». Можно к вам, господа?

Все здороваются и приветствуют друг друга. Чаадаев по-холостяцки, то есть небрежно и быстро, собирает на стол угощение, доставая кое-что из скудных своих запасов.

Кюхельбекер (Александру). Скажи мне, как ты соединяешь в стихах своих силу с музыкой?

Александр. Не знаю.

Кюхельбекер. Лжешь! Как же ты пишешь, когда не знаешь? Так не бывает!

Александр. А ты узнай, брат Кюхля.

Кюхельбекер. Я узнаю… Я десять раз переписал эти твои стихи, чтобы узнать.

Пущин. Узнал, Вильгельм?

Кюхельбекер. Ничего не узнал. Я еще перепишу!

Александр (к Пущину, с нежностью). Ну как, Жан? Ах ты, Жан!

Пущин (сияя от дружеского счастья). Ах ты, Саша, Саша! Брат мой милый, скучно мне без тебя! Не живется и не учится…

Александр. А со мной?

Пущин. А с тобой… С тобою мне всегда хорошо, и все можно стерпеть.

Дельвиг. Даже взор ее можно стерпеть!

Александр. Чей взор?

Дельвиг. Ее!

Пущин. Я не знаю, как ее зовут. Антон, ты видел ее?

Дельвиг. Конечно. Прелестное создание природы и духа!

Александр. Скажите скорее, кто она, кого вы видели?

Кюхельбекер. Не говорите ему! Мы одни видели ее, когда шли сюда!

Дельвиг. Я видел ее прежде вас всех! Вон там она проходила… (Указывает в окно в парк).

Кюхельбекер. Не говорите ему!

Александр. Молчи, Кюхля! Скажи мне, Жан, скажи, Антон! А ты, Кюхля, молчи лучше!

Кюхельбекер. А что — ты вызов бросишь? Я давно хочу увидеть своего покойного родителя.

Александр. Успеешь, успеешь еще. Живи, брат мой…

Дельвиг. Без Кюхельбекера — Россия сирота.

Кюхельбекер (серьезно и гневно). Врешь, брат! Это Кюхельбекер сирота без России.

Чаадаев. Успокойтесь, Вильгельм Карлович… Не шутите, господа! Сей Вильгельм любит Россию не меньше любого Ивана и Петра! Прошу к столу, — чем бог послал…

Гости Чаадаева усаживаются к столу, но тут же встают, ходят, опять садятся вкусить чего-либо и т. д. Внешне нет никакого порядка, но за этим беспорядком идет действительный порядок свободных чувств и слов этой дружественной компании.

Александр. А кто же это она, — ну скажите мне, а то я…

Дельвиг. Я знаю — кто она! Она прекрасна, как Муза, и добра, как материнское сердце!

Александр. Мне имя ее нужно! А то я вас…

Дельвиг (перебивая). А то ты что? Ты жуй — отощаешь!

Александр. Не скажешь?

Дельвиг. Нет!

Александр. Не скажешь?

Дельвиг. Нет!

Александр. До трех считаю! Раз!.. Два!.. Дважды!.. Три!

Александр хватает Дельвига, подымает его и размахивает его туловищем, собираясь выбросить его в окно.

Дельвиг. Ты умертвишь меня! Александр. А ты скажи!

Дельвиг. Не убивай меня! Я тебе ее покажу… Она — Карамзина…

Александр оставляет Дельвига.

Александр. Я думал, правда, явилось что-нибудь никому не известное.

Чаадаев. Да, в Царское прибыл Николай Михайлович Карамзин, с женой и семейством…

Александр. Она, должно, старуха?

Дельвиг. Так вот, господа… Аракчеев умер!

Общее движение и восклицания.

Дельвиг. Нет, он не умер, а он…

Шум и смех. Кюхельбекер близок к обмороку; Чаадаев его поддерживает и дает ему вина.

Дельвиг. Он умрет еще, надейтесь, господа!

Кюхельбекер. Ты, Антон… У меня сердце могло разорваться от радости, я был способен умереть.

Дельвиг. А теперь, Вильгельм, а теперь?

Кюхельбекер (грустно). Теперь у меня опять целое сердце.

Пущин. Друзья, чтобы наш Вильгельм не умер от радости, следует беречь Аракчеева!

Дельвиг. Обождите! Аракчеев не умер, а он…

Александр. А он?

Пущин. А он?

Кюхельбекер. А он жив!

Дельвиг. Не вполне! Его изувечила собственная кухарка!

Александр. Прелестная кухарка!

Дельвиг. А государь об этом узнал и поглядел на Аракчеева косо — вот так! (Показывает косой взгляд). Аракчеев слег и объявил себя при смерти, и у него еще началась изжога!

Пущин. Да здравствует изжога!

Кюхельбекер. Изжога в желудке тирана!

Александр. И кухаркина тяжкая длань!

Чаадаев. Выпьем, друзья, за могучих кухарок, в руках которых больше разума, нежели в головах иных философов!

Смех, общее оживление.

Александр. Это правда, это правда! (Указывает на Чаадаева, упираясь