Дверь вагона раскрывается. В вагон влезает Пашков, за ним клубы морозного воздуха. На Пашкова шумят женщины: «дверь закрой, полуночник!» — «детей застудишь, куда лезешь, чертопхай!» — «дров принеси, тогда и в гости ходи!» — И он прыгает обратно из вагона, закрывая дверь за собой.
Ольга сходит с нар, выходит на середину вагона, где топится печь, и подкладыва-ет дрова в огонь.
Дверь вагона вновь раскрывается, появляется Пашков с охапкой дров, он бросает дрова в вагон и сам влезает в него.
Пашков. Здравствуй, старшая? Получай дрова на ночь! Недостанет — еще принесу, спите в тепле… Сами-то дальние?..
Ольга. Дальние… Из-за самой Москвы!
Пашков. Вон — как! Из-за самой Москвы: ишь где жили! И что же теперь делать будете? Сами-то семейные или нет? Квалификацию имеете или так: жили при муже?
Ольга. Троих детей ростила, при муже жила…
Пашков. Так-так-так. Квалификации, стало быть, нету, одно материнство… А как здоровье? И детей сколько — душ-едоков?
Ольга. А зачем вам нужно все знать?
Пашков. значит, нужно. Видите, я ночью по морозу в темноте хожу: значит — нужно!
Бабушка, Марфа Никитишна, показывается, садясь на краю нар.
Бабушка. А зачем тебе нужно: сколько детей у бабы, да сколько ей лет, да откуда едешь и какая квалификация? Ты кто: шпион, что ль?
Пашков (нисколько не обидевшись). здравствуйте, дорогая моя, спасибо, что голос подали, а я думал — вас тут нету, а вы здесь!
Бабушка. А где же мне быть-то?
Пашков. Квалификация у вас есть? И какой состав семьи: сколько вам нужно жилплощади? У нас возможности тут ограничены, но мы учитываем и идем навстречу.
Бабушка. Чего вы тут учитываете? знаю я ваш учет: записал, пообещал и не сделал. зачем мне тут жилплощадь — не останусь я тут нипочем, я дальше поеду!..
Пашков. А дальше ехать некуда, дорогая, здесь скоро Ледовитый океан будет — и все: конец света! (К Ольге Васильевне). А вы как думаете быть?
Ольга. Я сейчас ни о чем не думаю… А когда подумаю, я сама тогда разберусь, как мне быть.
Пашков. Не думайте, не надо думать, я уже подумал за вас! Оставайтесь у нас — мы на руках вас будем носить: работа предоставляется по вкусу на любую профессию и без профессии, с дальнейшим повышением квалификации, обеспечивается жилплощадь, паек, усиленное питание, клуб, культобслуживание, библиотека-читальня, хор самодеятельности… У нас так и только так!
Бабушка. Эка, брешет, как наемный человек! Премию, наверно, получает за каждую нашу душу.
Пашков. А то как же, а то как же! за вас вот только премии не полагается: у вас души нет!.. Пойдемте со мной, вы поглядите, что делается. здесь электрическая станция голая, как скелет, стоит, а работает. Она пять заводов на оборону тянет, а на станции силы не хватает, народу нет. А вы говорите — я обманываю вас, я премию получаю!
Ольга. Не шумите: дети спят. Мы сами понимаем, мы останемся.
Бабушка. Ты за себя говори, а не за всех.
Пашков. Хотите я дров вам еще принесу — в запас? Теплей будет.
Ольга. Не надо, нам хватит. зима долгая идет, паровозы потом топить нечем будет.
Пашков. Это правильно, это точно. Я чувствую, что у вас есть душа. Благодарю вас!
Бабушка. А где жить она будет, ведь у нее семейство! Ты думаешь — что говоришь?
Пашков. Обеспечим, обеспечим!..
Ольга. Не надо так говорить!.. Кто нас теперь обеспечит? Мы сами всех должны обеспечить.
Пашков. Вот это справедливо, это по-рабочему… А разрешите узнать — ни у кого тут супругов-мужчин нету?
Ольга. Нету. Мой муж на войне, у других — тоже.
Пашков. Сожалею, сожалею… дорог нам сейчас работник — мужичок!
Бабушка. Ишь, чего захотел! Мужик и нам нынче дорог, да где ж его возьмешь… (К Ольге). Ты бы взглянула пошла, как у них люди тут живут — может, квартиры теплые есть, иль хоть общежитие…
Ольга подходит к нарам вагона, где спят подряд трое ее детей. Она склоняется к ним и укрывает всех потеплее одеялом, а на себя надевает ватник и покрывает голову теплым платком, собираясь уйти из вагона с Пашковым.
Пашков (к Бабушке). Одумались теперь?
Бабушка. Молчи уж, демон!.. Иль я век, что ль, в вагоне несвоей жизнью буду жить!
Пашков. Приветствую вас! Квалификации никакой нету?
Бабушка. Как так нету! Я письмоносцем два года была, каждую зиму шубу и валенки получала!
Пашков (записывает ее в свою книжку). Письмоносцы нам необходимы. Существуй!
Пашков замечает, что из-под одеяла высунулась пухлая детская рука Насти. Грусть проходит по лицу Пашкова. Он склоняется к Настиной ручке и осторожно гладит и ласкает руку ребенку; затем покрывает руку одеялом, чтобы она не зябла.
Ольга. У вас тоже были дети?
Пашков. Были… У меня тоже были дети. целая семья была.
Он раскатывает дверь вагона, прыгает из вагона наружу — в ночь и поземку, освещаемые дальними огнями электростанции, — подает руку, чтобы помочь сойти Ольге, — и оба они оставляют вагон.
Они идут сквозь поземку к электростанции.
Угол строения рабочего деревянного жилища — барака, построенного начерно: необкоренные бревна, фундамент выложен из земляного грунта, крыша из досок-ше-левок.
На углу жилища горит электрическая лампа, вывешенная наружу, и ветер раскачивает ее. Лампа освещает небольшое место, а вокруг ночь и смутная поземка. На жилище надпись — черной краской по доске: «Ново-Уральский проспект, дом 7/А».
Сюда появляются Ольга и Пашков, запорошенные снегом.
Они останавливаются под светом, продолжая говорить о том, что их волнует более всего.
Ольга. Я писем от него давно не получала. Я всего получила два письма, и больше не было…
Пашков. У вас есть надежда, вы можете получить письмо, а я никогда.
Ольга. А вы верно знаете, что случилось с вашей семьей? Может — ошибка и все живы будут!
Пашков. Нет, все они мертвые, дорогая вы моя душа. Я это верно знаю, я сам видел их смерть.
Ольга. Отчего же они умерли, как же вы смерть их видели и не спасли их?
Пашков. Мы ехали в поезде, нас эвакуировали и прилетели немцы… Сорок пять душ тогда погибло. Моих было пятеро — четверо детей и жена.
Ольга. Они не мучились? Хорошо бы — не мучились.
Пашков. Нет, они сразу скончались. Мы их зарыли всех в одну могилу, нельзя было
