Том 6. Дураки на периферии

Арина Родионовна. Эко горе-то!

Лакей. Они нездешние, они из датской державы. Их хозяин — посол короля.

Арина Родионовна. Ишь ты, знать, и кобель — барин.

Лакей. А как же! Они скучают, у них слезы в глазах, — такая уж в них сущность. Иностранцы!

Арина Родионовна. А ты кнутом его…

Лакей. Ошалела, матушка! Они при своем барине, а барин их при короле. Стало быть, сей пес-то — третье существо от самого короля. Близко, стало быть! Велено, чтоб они веселыми были. Приказано, чтоб Машка займалась им и забавляла его, покуда они не ухмыльнутся аль не погавкают довольным голосом… Машка, прими скотину!

Маша. Бабушка!..

Арина Родионовна. Господская воля, Машенька…

Маша. А я нынче именинница!

Арина Родионовна. Аль ты барыня, что ль?

Маша. А я… а я… бабушка, а у меня тоже ангел есть, а пес нечистый!

Лакей. Щекочи, щекочи его! Видишь, они скучные…

Арина Родионовна. Стерпи, Машенька…

Маша занимается с собакой: щекочет ее за ухом, утирает ладонью влажные собачьи глаза, тормошит ее.

Лакей (закуривая трубку). В иностранных державах и пес пряники глотает… Там деликатность такая!

Арина Родионовна. Ты бы шел туда да псом там и жил.

Лакей. А мы и тут, матушка, пироги едим, когда они сохлые; нам сохлые завсегда отдают. А что, и сохлые можно — обмакни в жидкое да вкушай!

Арина Родионовна. Можно и сохлые, и с плесенью, и прокисшие… Чего и пес не тронет, так ты небось проглотишь!

Лакей. А мне чего! — не бросать стать… Сжую и проглочу! Я человек этакий!

Даша. Он этакий, такой-сякой да с дурью…

Маша по-детски разыгралась с собакой; она ласкает и веселит ее и бормочет что-то про себя. (Возможно, что эта сцена происходит за печью и видна зрителю лишь частично или совсем не видна, а только слышна).

Маша (явственно — к собаке). Ухмыляйся теперь, ухмыляйся! Чего ж тебе надоть, лодырь кормленый! Ухмыляйся скорее, а то я бабочкой стану и от тебя улечу! У меня сердце маленькое, в нем радости мало, ты не ешь его — оно горькое, не ешь его, а то умрешь…

Даша. Бабушка, чего она говорит так-то?

Арина Родионовна. От обиды она разумом зашлась.

Маша. Улечу я бабочкой, где цветы растут, и ты меня не догонишь. А ты не плачь, ты не плачь по мне, я буду счастливой тогда. Я сяду на цветок, а цветок меня съест, и я стану цветком. А цветок выпьет пчела, я стану медом. А мед скушают дети — я буду маленькой пчелкой. А пчелку ветер унесет, я буду ветром. А ветер снег подымет, я стану снежинкой. А снежинка опустится на матушкино лицо и станет слезою…

Даша. Опомнись, Маша!

Арина Родионовна. Не трожь ее, она сама изойдет и перестанет.

Маша. А матушка мне улыбнется, и слеза ее высохнет; и стану я тогда счастливой…

Является Александр Пушкин: в людской тихо, слышно только явственное бормотание Маши; Александр слушает Машу.

И буду я птицей, буду я травкой-былинкой, зернышком хлеба, доброю девушкой буду, а дурочкой Машкой боле не буду — мне матушка моя не велела. Она наказывала мне, чтоб я жила счастливой да вольной, а то, сказывала, она и в могиле плакать будет по мне. А мне горько дурочкой жить, матушка моя плачет в земле… Не плачь матушка, я тоже сейчас не плачу, я собаку веселю, пусть она ухмыляется…

Александр. Машенька, зачем ты грустна? Ты будешь счастливой!

Маша. Сначала собака должна ухмыльнуться. Мне велели ее веселить, а она плачет. Я ее сейчас поцелую, мне жалко ее…

Александр. Не нужно, Маша, не нужно, — пусть ее датский король веселит.

Александр хватает собаку за ошейник и выгоняет ее прочь за дверь, что выходит из людской во двор.

Лакей (вставая). Так не велено, барин!

Александр (с мгновенной яростью). И ты туда же, прочь!

Лакей. Нам чего же… Собака-то иностранной державы, будь бы она русская… (Уходит вслед за собакой).

Даша. Ай, в избе как чисто стало! Здравствуйте, батюшка Александр Сергеевич!

Александр (смеясь — к Даше). Здравствуй, и ты, старая моя матушка… (Выводит за руку Машу). Ах, вот ты какая Машенька! Уже большая стала, а была маленькая…

Маша (улыбаясь). И ты был маленький!

Александр. Нету, я маленьким сроду не был!

Маша (веселая). Ты дедушка?

Александр. Я дедушка! Я живу на старости лет. Видишь?

Маша. Вижу. А я бабушка. Видишь?

Они идут, взявши один другого за руку, как ветхие старик и старуха, и подходят к Арине Родионовне.

Александр (обнимая няню). Нянюшка моя… Здравствуй, матушка, здравствуй, родная моя…

Арина Родионовна. Здравствуй, ангел мой, здравствуйте, друг наш любезный, — храни вас господь милостивый!

Няня крестит голову припавшего к ней Александра.

Арина Родионовна. Соскучился, милый, — по нас соскучился, по людям своим… А уж мы-то по вас глаза досуха выплакали, каково там-то вам, в училище, в сиротстве жить, — скудно да немило. Чужая-то печь и топленая холодной бывает… Ах, дружок наш бедный, коли бы вы сердце наше чувствовали…

Александр. А я чувствую его, — вот оно, матушка, бьется, вот оно стучит, ваше сердце, ко мне…

Арина Родионовна. Правда, правда твоя, батюшка наш Александр Сергеевич, стучится к вам наше сердце, любит оно вас, да мало того что любит…

Александр. А что? А еще что же?

Арина Родионовна. Да еще боится оно за вас…

Александр. Чего, чего же оно боится?

Арина Родионовна. Мало ли чего: слыхала я, резвыми вы, сударь, стали, потихоньку бы жили… По-нашему, тихие-то счастливей живут!

Александр (отпрянув). Счастливей? Машенька — иль не тихая?

Арина Родионовна. Уж чего — и тихая, и кроткая.

Александр. А счастливая она?

Арина Родионовна. Да ну уж, где ее счастье? Чужую собаку щекотать?

Александр. А вы говорите — у кроткого счастье. Вот и петли вы спутали, дайте я