Том 6. Дураки на периферии

Они уходят за печь, там разбираются, готовятся на сон грядущий; несколько позже они обе лежат на русской печи, и две их внимательные головки, четыре широко открытых глаза следят оттуда, что делается в людской. Является Александр.

Александр (застенчиво). Нянюшка, я опять пришел.

Арина Родионовна. Иди, иди ко мне, чего ты как сиротка стоишь… Ведь я-то к тебе не смею ходить…

Александр. Няня, расскажи мне сказку…

Арина Родионовна. Сказку? А я тебе их все уже небось рассказала, покуда растила тебя.

Александр. А еще — одну.

Арина Родионовна. Которую же, голубчик, — и не помню я ничего.

Александр. А ты вспомни — как встарь люди жили-были… Как ты давно-давно мне рассказывала…

Арина Родионовна. Да ведь вы тогда еще Сашенькой были, Александр Сергеевич, вам что ни расскажи, все на сердце ложилось… А теперь вы сами разумные стали — чего я вам расскажу…

Александр. А ты помнишь, няня, ты сказывала мне одну сказку — давно-давно — она была самая добрая, самая хорошая, да я забыл ее.

Арина Родионовна. И я, родной, позабыла. Которая же это?

Александр. Я вспомню ее, няня. И та сказка, — ты знаешь что, — та сказка скоро будет правдой! Я знаю!

Арина Родионовна. Да уж пора бы… Да сбудется ли, милый, чтоб сказка правдой стала?

Александр. Сбудется, нянюшка, — я чувствую, ты увидишь.

Арина Родионовна. Мне что же, я старая, я уже при смерти живу, а людям нужно…

Александр. И тебе нужно, няня, и всем, всем нужно, кроме злодеев…

Арина Родионовна. Так что же это будет-то, батюшка?

Александр. Вольность! Святая вольность будет, няня! Ты никого не будешь бояться и станешь жить со мною, как мать.

Арина Родионовна. Аль правда твоя?

Александр. Правда, правда, так будет, нянюшка моя…

Даша (с печки). Правда!

Маша. Правда. Я вижу.

Арина Родионовна. Ин, видно, так и быть должно, а без того вся жизнь неправда.

Александр. Ты постарела от рабства, няня!

Арина Родионовна. Доживи хоть ты, сударь мой, до той поры и себя не погуби. Вольность-то, слышно, никому даром не дается.

Александр. Дается!.. Государь не потерпит более рабства!

Арина Родионовна. А кто ж его знает: цари молча живут.

Александр. Я вспомнил, это ты про вольность сказку мне говорила…

Арина Родионовна. Да ведь в сказках правда спит, Сашенька, — а кто ее пробудит?

Александр. Мы, нянюшка, мы, бедная моя!

Арина Родионовна. А кто вы-то?

Александр. Да мы!

Арина Родионовна. Да кто ж такое вы-то, сиротка ты моя, — аль ты всех крепче? Ты тоже умрешь, сердечный мой, как мы все…

Александр. Пусть я умру, няня. А когда я живу, смерти нет, я чувствую прелесть в сердце!

Даша. И я чувствую!

Маша. И я!

Александр. И она чувствует! И Маша!

Арина Родионовна. Люди же они, батюшка, — вот и чувствуют.

Александр. Значит, это правда… Я вижу, что правда.

Из горниц заглушенно слышится музыка.

Арина Родионовна. Ты все видишь, милый мой… Страшно мне, что разумом ты резвый такой!

Александр. А вы не бойтесь, нянюшка. Пусть другим будет страшно!

Приходит кухарка; она кланяется Александру и ставит на стол перед Ариной Родионовной простой ужин, который она принесла на жестяном подносе.

Кухарка. Ужинай, Родионовна, да и спать пора… Мне-то нынче не спать — гости небось до утра будут, одной посуды сколько перемыть надо… Ешь, Родионовна, тут барыня тебе ломоть пирога своими руками отвалила: пусть, говорит, няня покушает. Вот он — тута, с начинкой!.. Может, и вы, батюшка, Александр Сергеевич, с нянюшкой покушаете, — я вам отдельно принесу!

Александр. Спасибо, Семеновна… Отдельно мне не надо, а дай ложку!

Кухарка. А ложка тут есть, тут их три, вот они, батюшка. Кушайте.

Кухарка уходит. Александр садится с няней за стол, берет себе ложку и хлебает с няней похлебку из одной миски. Музыка из господских горниц утихает; слышно глубокое дыхание Маши и всхрапывание Дарьи, уснувших на печи, — с лицами, по-прежнему обращенными сюда, к няне и зрителю. Из господских горниц появляется П. Я. Чаадаев, уже одетый в дорогу, в офицерской бекеше.

Чаадаев (Александру). Ты здесь? Едем в Царское. Я в полк еду — мне пора.

Александр. Едем. И мне пора.

Чаадаев. Сбирайся! Здравствуйте, Арина Родионовна!

Арина Родионовна. Здравствуй и ты, батюшка. Садитесь кушать, а я встану.

Чаадаев. Зачем вам вставать? Ах, рабство, дикость какая!

Арина Родионовна. Аль вы там, что ль, откушали?

Чаадаев. Нет, ничего я там не кушал…

Александр. Так садись сюда, тебе и ложка есть!

Чаадаев. Нет, не хочу. Горек здесь хлеб. А впрочем, всюду он горек. Разве только в хижине земледельца он честен и сладок…

Александр. А отчего?

Чаадаев. Ты должен это знать… (Он отходит к спящим на печи Маше и Даше — и, сняв перчатку с руки, осторожно, нежно гладит их русые головки). Какие прелестные чистые лица у этих рабынь! Какая кротость у этого рабства, будь оно проклято! (Обращается к Александру). А ты ложку взял, — ты меч возьми!

Александр (бросает ложку). Ты прав!

Арина Родионовна. Кушайте, сударь. Без еды и гнева не будет. Поешьте — и гневайтесь.

Чаадаев. А ведь это правда, Арина Родионовна. Из хлеба гнев!

Арина Родионовна. А от куда же: все из него берется, из черного хлебушка!

Чаадаев отламывает кусок хлеба, жует, но есть не может и выкладывает жеваный хлеб обратно в горсть.

Александр. Тошнит?

Чаадаев. Тошнит.

Александр. И меня стало тошнить.

Чаадаев. В нем нет чистого зерна… В нем кровь, пот и слезы земледельца. Он