— Там мой отец!
Толстяк сверился со схемой, висящей на стене в его будке.
— Вот как тебе нужно поступить! Поедешь на поезде прямо отсюда, сверху, до Восточных Высот, а там сядешь на автобус номер один. — Его лицо засияло. — И приедешь прямехонько к тюремным воротам.
— Эй, вы! — Парень в синей форме махнул мне из своей будки.
Я махнула в ответ и пошла дальше.
— Эй, вы!
Я повернулась и неторопливо пошла к будке, казавшейся одной-единственной круглой гостиной, почему-то расположившейся посреди пляжа.
— Послушайте, дальше вам нельзя. Здесь территория тюрьмы, и гулять здесь запрещено.
— А мне казалось, что по берегу можно идти куда угодно. Пока не заходишь за приливную черту.
Парень минуту поколебался:
— Но не по этому берегу.
У него было приятное, свежее лицо.
— Хорошо тут у вас, — сказала я. — Самый настоящий домик.
Он оглянулся на свою будку с выцветшим ковром и грошовыми занавесками. Затем улыбнулся:
— У нас тут даже кофе есть.
— Я когда-то здесь рядом жила.
— Не надо шутить. Я сам всю жизнь прожил в этом городе.
Я окинула взглядом пляж вплоть до автостоянки и зарешеченных ворот. А за воротами начиналась узкая дорога, с обеих сторон стиснутая океаном. Она вела в то место, которое некогда было островом.
Красные кирпичные корпуса тюрьмы выглядели вполне миролюбиво, как постройки какого-нибудь приморского колледжа. На зеленом лугу слева от тюрьмы я разглядела какие-то белые пятнышки и розовые пятнышки чуть побольше. Пятнышки были в постоянном движении. Я спросила у охранника, что это такое, и он сказал:
— Куры и свиньи.
Я подумала, что доведись мне жить и учиться в этом городе, я могла бы оказаться одноклассницей этого охранника и выйти за него замуж, и тогда сейчас у меня был бы уже целый выводок детишек. Как хорошо было бы жить на берегу моря, в окружении детишек, свиней и кур, щеголять в том, что моя бабушка называла «прачкиными нарядами», и сидеть в покрытой коричневым линолеумом кухне, и подносить жирной рукой ко рту одну чашку кофе за другой.
— А что надо сделать, чтобы попасть в эту тюрьму?
— Получить пропуск.
— Нет, я хочу сказать, чтобы тебя сюда посадили?
— Ну, — охранник расхохотался, — надо украсть машину или ограбить какую-нибудь лавку.
— А убийцы здесь тоже есть?
— Нет. Убийц держат в главной тюрьме штата.
— Ну, а кто тут еще?
— С началом зимы здесь собираются старые бродяги со всего Бостона. Запустят кирпичом в первое попавшееся окно, их схватят и продержат всю зиму в тепле, с телевизором и трехразовой кормежкой, и даже с баскетболом по уик-эндам.
— Здорово!
— Здорово, если тебе такое по вкусу.
Я попрощалась и пошла прочь, один-единственный раз позволив себе обернуться. Охранник по- прежнему стоял в дверном проеме своей будки и, увидев, что я обернулась, приветствовал меня взмахом руки. Это был как бы прощальный салют.
Бревно, на котором я сидела, было тяжелым, как свинцовое, и пахло смолой. Под сенью водонапорной башни, воздвигнутой на холме, полоска песка вилась по берегу моря. В часы прилива пляж полностью заливало.
Я хорошо знала здешний пляж. Он имел форму петли, в узком конце которой можно было найти ракушки, каких не было больше нигде.
Ракушки эти были толстые, гладкие, величиной с сустав большого пальца и главным образом белые, хотя попадались порой розовые и персиковые. Из них можно было сделать незамысловатое ожерелье.
— Мама, эта девушка все еще сидит!
Я подняла голову и увидела маленького мальчика, всего в песке, которого волокла по берегу загорелая женщина с птичьими глазами, одетая в красные шорты и красный в белый горошек лифчик.
Я не ожидала найти на этом пляже столько народу. Но за те десять лет, что меня здесь не было, весь берег порос синими, красными и бледно-зелеными тентами, как какими-то чудовищными грибами, и на смену серебряным аэропланам с сигарообразным дымчатым следом в небе появились спортивные самолетики и вертолеты, едва не задевавшие на подлете к аэродрому крыши домов.
Я единственная на всем пляже была в юбке и в туфлях на высоком каблуке, и мне пришло в голову, что я этим чересчур выделяюсь. Через какое-то время я сняла туфли, потому что идти в них по песку было тяжело. Я оставила их возле бревна. Мне приятна была мысль о том, что они останутся здесь, указывая своими острыми носами в сторону моря, как две стрелки компаса — особого компаса для душ, — когда я уже буду мертва.
Я нащупала в сумочке пачку лезвий.
И подумала о том, какая я идиотка. Лезвия-то у меня есть, а откуда здесь взять теплую ванну?
Я подумала, не снять ли мне где-нибудь тут, поблизости, комнату. Наверняка здесь должны быть какие-нибудь пансионаты. Но у меня не было никакого багажа. И это непременно возбудит подозрения. И, кроме того, в пансионате все постоянно стремятся попасть в ванную комнату. И как только я вскрою себе вены и лягу в ванну, кто-нибудь нетерпеливо забарабанит ко мне в дверь.
Чайки на деревянном настиле на краю пляжа мяукали, как кошки. Затем, одна за другой, снялись с места, взмыли в воздух в своем пепельного цвета оперенье, закружились у меня над головою и застенали.
— Послушайте, тетя, вам лучше уйти отсюда. Сейчас начнется прилив.
В нескольких футах от меня стоял маленький мальчик. Он поднял с земли круглый камешек красного цвета и запустил им в воду. Вода проглотила его с жадным всхлипом. Мальчик принялся искать еще какой- нибудь подходящий камень, и сухая галька зазвенела у него под рукой, как монеты.
Он поднял зеленый плоский камешек, метнул его — и тот подскочил на воде семь раз, прежде чем утонуть.
— Почему ты не идешь домой? — спросила я у него.
— Мне неохота.
— А мать тебя, наверно, ищет.
— Не-а…
Но вид у него при этом стал озабоченный.
— Если пойдешь, я дам тебе конфет.
Мальчик подошел поближе:
— А каких конфет?
Но, даже не заглядывая в сумочку, я поняла, что там нет ничего, кроме ореховой скорлупы.
— Я дам тебе немного денег, а конфеты ты выберешь сам.
— Ар-тууур! По пляжу к нам приближалась женщина, чуть прихрамывая и, вне всякого сомнения, проклиная себя, потому что между призывами к сыну ее губы яростно и беспрерывно дрожали.
— Ар-тууур!
Она поднесла руку козырьком к глазам, словно так ей проще было разглядеть нас в сгущающемся тумане.
Я почувствовала, что, по мере того как его мать подходила все ближе и ближе, мальчик утрачивал ко
