политикам, вляпалось в мировую историю. Тем самым придав ускорение губительным для России последствиям.
На манер капитана-солдафона хотелось во весь голос крикнуть: «Ежели вы такие умные, почему дозволили свершиться злодеянию?» В так называемых цивилизованных странах со своими бузотерами не больно-то церемонятся. Разгоняют водометами, стреляют резиновыми (а то и со свинцовой начинкой) пулями, топчут конями, оглушают дубинками, сажают в тюряги. Короче, приводят в чувства.
Так я про себя думал. В слух же, щадя самолюбие хозяина стола, процитировал Юлия Цезаря:
— Побеждает тот, кто сражается.
Кто-кто, а римлянин знал толк в стратегии и военном деле.
— Наливайте! — скомандовал генерал, кивнув в сторону сиротливо стоящей «Гжелки». Да, по законам драматургии, висящее в первом акте на стене ружье в третьем акте должно непременно выстрелить.
Выпили торопливо, будто лекарство. Не чокаясь, не закусывая.
Мы, штатские, излишне героизируем военных. А ведь они (вне службы) легко ранимы, склонны к рефлексии, по-русски говоря, к самоедству. Статистика подло умалчивает, но из косвенных источников известно: по причине душевного разлада, на почве бытовой неустроенности офицеры отказываются от борьбы за жизнь, сознательно идут на самоубийство. Лейтенант ракетных войск, с которым прошлым летом я возвращался поездом из Минска, в порыве откровения признался, что в армейской ереде гуляют пораженческие настроения. Осторожно спросил я: и какова же подоплека? Кривясь, будто от зубной боли, молодой человек стал по пальцам перечислять позорные армейские происшествия. Загнул первый палец: визит летуна Пруста на Красную Площадь. Второй загнул: спровоцированное кровопролитие в центре Тбилиси, на проспекте Шота Руставели. Третий: унижение наших в Прибалтике. Четвертое: сдача Приднестровья, плюс бездарная чеченская кампания. Шесть, семь: бесславная гибель авианосца «Курск». В конце концов победоносная армия саморазоружилась, тогда как «союзнички» любезные год от года все зубастей и когтистей. Великую Россию США и НАТО взяли в стальное кольцо.
Эх, свести бы за одним столом генерала и того, еще неоперившегося лейтенанта. Да не вклиниваясь, послушать беседу профессионалов о том, о сем.
Безо всякого с моей стороны посыла Михаил Иванович с мрачным видом обронил:
— За спиной путчистов стояла третья сила.
Тоже мне новость! Хотя в устах военного — да еще стратегия вооруженных сил! — это прозвучало как откровение, как сенсация. В 1991-м да и позже народ слепо верил официозу, хотя и называл ту лабуду лапшой развесистой. Была она с виду красивая, с блестящей мишурой и завитушками. Прегнусные события, преподлые дела и делишки на всех уровнях преподносились нам как неудержимый порыв пробудившегося от спячки народа к свободе, демократии и рыночным соблазнам западного пошива. Это были как роды младенца: в крови и говне. На «переходный период» отводилось ровнешенько 500 дней! А с утречка 501-го по сигналу Гриши Явлинского широко распахивались золотые ворота. И россияне, соблюдая порядок и рядность, должны были переступить порог, отделяющий «гадкий» социализм от райских кущей западной цивилизации. И все должны были почувствовать себя классно, клево.
Минул в мученьях и мытарствах означенный на скрижалях срок. Было потом еще три раза по пятьсот. Житуха год от года становилась хуже и страшней. В народе возник открытый ропот. Казалось вот- вот и произойдет стихийный взрыв, бунд. Своими ушами слышал я, что на задворках аэропортов круглосуточно дежурили правительственные авиалайнеры с разогретыми моторами «на всякий случай». Опять же близились перевыборы ЕБН, рейтинг которого зашкалился на риске 4–5 процентов.
Встревожились конгрессмены США. Засуетились наши толстосумы-олигархи. В экспресс-режиме работала двухсторонняя дипломатия. К нам из-за океана ринулись посланцы (эксперты, консультанты, эмиссары) с чрезвычайными полномочиями. Наши «дьяки и бояре» как челноки мотались то в Вашингтон, то в Брюссель с отчетами о проделанной работе. Нашлось дело и «царю Борису» Наученный заморскими имиджмейкерами, наш дед, аки Карабас-Барабас, на потеху электората ударил на сцене ДК еще тот степ. Танец в прямой трансляции показали все-все телевизионные каналы. Закончив танец, наш «непредсказуемый», еле ворочая языком, изрек: «Братья и сестры! Давайте на сей раз проголосуем не умом, а сердцем». И упал на руки телохранителей.
И что вы думаете: народ снова поверил лицедеям.
Вся эта путаная мешанина вихрем пронеслась в моей башке, будто на точечном телеэкране, породив вполне логичный вопрос:
— И что же хотели вы тем самым сказать?
Лицо Михаила Ивановича вдруг стало каменным. Я понял, что это конец разговора. Разом поднялись из-за стола. Сухо пожелали друг другу спокойной ночи.
Будто «на автомате» поднялся я в свой номер, потеплее оделся и вышел перед сном проветриться на свежем воздухе.
Погруженный во мглу старый парк казался загадочным. От первого снега не осталось и следа. Но в последние часы воздух опять успел накалиться морозом. В причудливом свете фонарей он искрился звездной пылью, которая на одежде и приятно щекотала лицо.
Был у меня любимый уголок. В окружении вековых лип стояла двухэтажная ротонда «времен очаковских и покоренья Крыма». Под куполообразной сферой, поддерживаемой восемью коринфскими колонами, возвышалась статуя Аполлона Бельведерского. Напротив скамья для бесед и раздумий.
Словно магнитом меня сюда потянуло. Не дойдя до заветного поворота с десяток шагов, почуял в темноте чье-то присутствие.
Немного погодя раздался знакомый голос:
— Опять добрый вечер.
Тут я взял инициативу на себя, предложил подняться наверх.
Боясь вспугнуть очарование, минуту-другую молча наблюдали за снежной феерией. Сам повелитель олимпийских муз дирижировал видением, заодно и нашими мыслями.
Лично меня терзал вопрос, отчего резко прервалась наша в общем-то дружественная беседа? Только-только подошли ведь к главному. Убоялись глубины и того, что с ней связано? Не исключено, что люксовый номер прослушивался.
Михаил Иванович первый нарушил молчанку. Как ни в чем ни бывало повторил сказанное:
— За спиной путчистов стояла третья сила.
Непроизвольно с моего языка сорвалось:
— И что вы хотите сказать?
— А то, что для СССР 19 августа — черный день, как 8 мая 45-го для Германии. Мы проиграли величайшую из войн за всю мировую историю. Как говаривали в старину, осажденная крепость пала без боя.
Я процитировал чужую остроту:
— Крепость — не дама. Крепости сами не сдаются, чаще всего их сдают предатели.
— Истинно так.
— Свершилось величайшее злодеяние, которое…
Как ни силился, не мог подобрать я подходящее слово. Обычно от сильного волнения теряю дар речи.
Выручил генерал:
— Понял вас, — обронил он, глядя в сторону. — Однако победителя не судят.
Не то хотел я сказать. Тем временем мысль вроде бы оформилась и нашлись подходящие слова:
— По-вашему, значит, они победили. Но какой ценой? Вы забыли девяносто первый и то, что ему предшествовало. Нас охмурили, нас ложью опутали. Был сеанс многолетнего гипноза под руководством лысого Воланда с дьявольской отметиной на черепе.
Кажется, я кричал не своим голосом, тогда как Михаил Иванович был спокоен, невозмутим. Держался как опытный профессор у постели мятущегося в бреду больного.
Будто издалека доносились слова:
— Вы похожи на лоха, проигравшего уличным наперсточничникам содержимое своего кошелька.
