патрулировать все укромные бухточки днем и ночью, особенно со стороны океана.
Он знал, был почти уверен в том, что Билл серьезно участвует в этих аферах. Он не мог это доказать и тем более не сумел бы доказать, что именно Билл устроил пожар в Элевтере, однако эта ужасная мысль постоянно терзала его. Он чувствовал это печенкой, а ведь довольно часто такое чувство оказывалось верным. Билла в эти дни почти никто не видел. С тех пор, когда их пути наконец разошлись, установилось некое негласное правило – ни в чем не соглашаться друг с другом. И он вспомнил их последний разговор. Это было в прощальную ночь у них в доме. Они стояли на кухне. Патрик говорил что-то о кубинцах, пославших в Африку тридцать тысяч своих солдат, а когда Билл стал их защищать, Патрик заспорил:
– Билл, ты заходишь слишком далеко в своем стремлении к социальной справедливости. И чересчур все упрощаешь, не так ли? Ты спроси у тех тысяч людей, которые бегут с Кубы; спроси, зачем устроили минное поле у берлинской стены, мешающее рабочим покидать рабочий рай. Да, Билл, у тебя все слишком просто! И вот еще что: ты вступаешь в конфронтацию со страной, которая несмотря на все россказни о ней, остается главной силой в борьбе за права человека и за свободу, которую мир когда-либо знал. Во все времена! Да, я говорю о Соединенных Штатах, – закончил он и стукнул кулаком по столу.
Однако его слова повисли в воздухе, не найдя слушателя.
Значит, мы снова двинулись в сторону насилия, думал он, глядя сверху на маленький сонный город. Он еще не пробудился от спячки, только начал разгораться, скорее тлел. Но если подуют сильные ветры, тогда…
Он отошел к столу. Да, об этом тоже нужно сказать. Нет смысла писать какое-то веселое послание, полное полуправды и пустых фраз. Надо сказать все. И нужна концовка с сильными заключительными словами о вере в нас самих, в наше мужество и способности. Что-то в этом роде. В общем, необходим оптимистический конец.
Может быть, стоит отнести черновик Фрэнсису, чтобы узнать его мнение. В конце концов это ведь очень важная речь. Но истинным поводом для этого было непреодолимое желание увидеть Фрэнсиса. Теперь же. Сегодня ночью. Несколько раз после своего возвращения из поездки к Агнес он садился в машину и направлялся к Элевтере, но вдруг резко разворачивал назад и возвращался к себе. Похоже было, что он боялся встретиться с Фрэнсисом, боялся, что тому откроются его возбуждение и, разумеется, его любовь. Но сегодня ночью, сейчас, он к нему поедет. И хороший предлог для этого – его речь.
Желтая двухместная спортивная машина была той дорогостоящей игрушкой, которая когда-то принадлежала Дорис Мибейн. Поспешное бегство заставило ее бросить машину. Поэтому машина стала общественной собственностью, и совет выставил ее на продажу. Поскольку никто не смог ее купить, ее продали Дезире по номинальной цене.
– Уж слишком она броская, – доказывал Патрик, но у Дезире были собственные сбережения, а в машину она буквально влюбилась.
Патрик никогда в ней не ездил.
Что за идиотский импульс заставил меня выкинуть такой номер, с удивлением спрашивал он себя, сидя в машине, мчавшейся по прибрежному шоссе. Может быть, это вспышка ушедшей навсегда юности? Он никогда не был падок на шикарные вещи, но эта игрушка ему нравилась. Мотор издавал мощный звук, похожий на хрипловатый голос страстной женщины.
У мыса Пойнт он остановил машину. Отсюда открывался вид, пропустить который было просто нельзя. Солнце сейчас коснулось края моря, окрашивая нижнюю часть небесного свода розовато-лиловым с бирюзовым отливом сиянием. Ах, как же мы глупо распоряжаемся своими жизнями, швыряем их на ветер! Сначала школа, потом бизнес, политика и деньги и еще Бог знает что. А все это время здесь эта красота!
Вдоль берега у самой кромки воды бегали на своих паучьих ножках двое маленьких ребятишек. Внезапно они остановились и бросились лицом вперед в надвигавшуюся на них волну. Когда она их проглатывала и разбивалась потом брызгами и пеной, их выбрасывало назад на песок. Они проделывали это снова и снова, ожидая, когда поднимется новая волна, лоснящаяся темно-зеленая изогнутая масса, гладкая как стекло. Раз за разом кидались они в эти волны, и каждый раз их выбрасывало назад. Их визг и смех наполняли весь пляж.
Суть жизни! Извечные стихии – соленая вода, из которой вышли мы все, и солнце, под которым мы живем и чью энергию мы пьем. Уберите всё, что создал и сделал человек, и останется только это. Как приятно, как радостно видеть этих двух детишек, выскакивающих из воды! Жизнь, выходящая из моря! Тайна бытия. Тайна во всем, во всем…
И его ошеломила внезапно возникшая в нем любовь к миру. Вот мы еще здесь, и неожиданно мы уходим в минуту нашей глубочайшей любви и взаимопонимания. От всей этой прелести и наслаждения! Вытяни руку, чтобы коснуться солнечного луча. Коснись его! А он уже исчез! И удержать его можно лишь на миг.
Отпустив тормоз, он развернул маленький автомобильчик в обратную сторону и покатил к холмам.
Элевтера поднялась над деревьями наподобие классического храма с колоннами. Хорошо было бы когда-нибудь поехать посмотреть Грецию, подумал он, глядя на эту картину, попутешествовать с Дезире, когда наконец его дела здесь завершатся. Какое будет для нее удовольствие!
Фрэнсис и Марджори читали на веранде. Он остановился, войдя к ним.
– Премьер-министр, – произнес, улыбаясь, Фрэнсис.
– Я привез свою речь, – сказал Патрик, внезапно почувствовав себя неловко. – Я подумал, может, ты посмотришь ее.
– Спасибо, ты оказываешь мне честь. Марджори сдержанно поклонилась и собралась уходить:
– Я рано ложусь спать. Оставляю вас наедине для ваших разговоров.
Ее каблуки гулко прощелкали по холлу и процокали по лестнице наверх.
– У нее, кажется, простуда, – объяснил Фрэнсис после минутной паузы.
– Извини, но если я не вовремя?
– Ничуть не бывало, – сказал Фрэнсис твердым тоном.
Снова воцарилось молчание. Ночь была так тиха, что очень далекое ржание лошади заставило их разом вздрогнуть.