спокойствие. В наших тюрьмах нет телесных наказаний. С этим безобразием покончено раз и навсегда.
Фрэнсис несколько мгновений колебался, не решаясь заговорить. Потом, глядя на Патрика, сказал:
– Я никогда тебе об этом не говорил… Мне стыдно за себя. Когда Николас был еще здесь, и шли слухи о тех вещах, которые тут творились, в том числе и об ущелье, куда сбрасывались тела замученных, я не верил этому, даже когда Озборн рассказал мне, где находится это место.
– Ты мог бы сам поехать туда и посмотреть.
– Я не принимал это всерьез.
– Я понимаю тебя.
– Мне кажется, я чувствовал, что если я узнаю, что это правда, я пойду вместе с тобой…
– Ты все еще не ложился, Фрэнсис? – раздался голос Марджори, появившейся в дверях.
Но увидев Патрика, она схватила в пригоршню оборки своего пеньюара у горла:
– Ой, извините меня. Я не знала, что вы еще здесь.
Патрик встал.
– Это моя вина. Я втянул его в слишком долгий разговор.
– Ах, что вы! Говорите, сколько пожелаете, – ответила она.
Оба мужчины спустились по ступенькам к машине.
– Я очень сожалею, Фрэнсис, что ты собираешься покинуть нас, – сказал Патрик.
Фрэнсис кивнул. В свете, падающем с веранды, угадывалось лицо аристократа. Не в узком социальном смысле, отметил про себя Патрик. Фрэнсис унаследовал великолепную внешность, высокий интеллект и истинное понимание чести. И именно это делало его аристократом.
– Я надеюсь, все будет не так уж плохо, – сказал он после паузы, – ни для тебя, ни для кого-либо еще.
Фрэнсис понял смысл его слов:
– Ты будешь присматривать за ней, да? Не позволяй ей делать глупости.
– Не позволю.
Он не помнил, когда он был так же взволнован. И он зажал рот рукой, словно хотел задержать те слова, которые готовы были сорваться у него с языка: доверься мне, Фрэнсис, потому что ты и я…
Фрэнсис протянул вперед руку, как бы отпуская его. Это было спокойное прощание человека, который ищет уединения и избавления от напряженности.
– Мы возлагаем на вас наши надежды, премьер-министр. И на подобных вам людей во всем мире, – сказал он несколько официальным тоном.
– Спасибо, Фрэнсис. Я думаю подчас… у меня есть что тебе сказать…
Он остановился. Не сейчас! Слова сорвались у него с языка вопреки его желанию.
– И что же это?
– Да нет, ничего. Ничего существенного. И потом уже поздно. Как ты находишь машину? Она не выглядит вызывающе?
– Ну что ты. Вовсе нет. Это жемчужина. Приезжай снова, пока мы не уехали, ладно?
– Приеду.
Когда он достиг конца проезда, ведущего к шоссе, он взглянул в зеркало обратного вида. Фрэнсис все еще стоял с рукой, поднятой в прощальном жесте. Патриком овладел столь сильный импульс, что на какое- то мгновенье он готов был развернуть машину и вернуться назад. Но в следующую же секунду этот импульс исчез, и он сумел взять себя в руки и направить машину к дому.
Фрэнсис наблюдал за тем, как задние фонари, два красных лисьих глаза, скрылись за поворотом. Он постоял еще немного, пока далеко на шоссе передние фары не высветили узкое пространство дороги между деревьями.
Сколько же всего прошло и изменилось с тех пор, как он впервые познакомился с этим добрым и порядочным человеком в тот штормовой день девять лет назад! Храни его Господь! Он вел честную борьбу, как это принято говорить. И храни всех нас, Господи. Призри беззащитную Мейган, пожалуйста. И пусть Кэт смеется как прежде, пусть будет согрета чьей-то любовью. Он почувствовал подступивший к горлу комок.
С Морн Блю дул легкий ветерок, заставляя колокольчики гармонично звенеть. И он задержался на ступеньках веранды, не желая идти в дом. Он был заворожен этими звуками, своими собственными эмоциями и безукоризненной красотой ночи.
О, это, конечно, одно из красивейших мест на земле! Кричащие человеческие боль и страдания не совмещались со всем, что было здесь. Понятно и естественно страдать в голых пустынях и промерзлых северных тундрах, но здесь, в этом нежном теплом воздухе, под светлой луной, на этой благоухающей траве это было нелепо.
Наконец он вошел в дом выпить стакан теплого молока с горстью печенья: иначе он плохо спал. В комнате Мейган он поправил сползшее с нее одеяло и убрал на место свалившегося на нее плюшевого мишку. Он прислушался к ее еле слышному дыханию, понаблюдал за ее едва заметным шевелением. Какие сны пролетали сейчас в этой бедной головке? И вновь к его горлу подступил мешающий дышать комок.
В его комнате на прикроватном столике лежал новый журнал. Выпитое молоко и чтение вполне могло успокоить его разбушевавшееся сердце и, как он надеялся, подарить ему немного сна.
