Мальчика приняли хорошо. Доктор Мибейн развлекал его разговорами. Говорил он так, словно пытался убедить слушателей в чем-то важном.
– Мой отец был здесь врачом до меня. Не знаю, мальчики, можете ли вы представить, насколько это было исключительно для того времени – два других врача на острове были белыми, приехавшими из Англии. Оба они были алкоголиками. В том случае, если нужно было настоящее лечение, приглашали моего отца, хотя он и не имел такой подготовки, как они. Он отправлялся по вызову в любое время дня и ночи, в горы, верхом на лошади с фонарем в руке. Он работал за двоих, чтобы дать образование мне и моему брату. Я не знаю, как ему это удалось. Мой младший брат Эдгар стал адвокатом и был в числе лидеров Панафриканского конгресса в Париже после войны. Это было в 1919 году. У них были смелые планы, большая часть которых не воплотилась в жизнь, но кое-что они сделали. Конечно, ничего не делается быстро. Приходится учиться терпению. Тем не менее, именно такие, как он, образованные люди, приносят изменения, никогда не забывайте об этом, – доктор выбил трубку. – Я слишком много говорю и утомил тебя?
– Нет, сэр, – ответил Патрик.
Ему оказали честь, ведя с ним взрослую беседу, хотя он и не понимал всего. Но все равно самоуважение переполняло его: он открывал для себя новый образ жизни.
– О чем они говорят? – хотела знать Агнес. Ей было приятно и любопытно, пригласят ли Патрика остаться переночевать, но он почувствовал, что она немного обижена и пытается это скрыть.
– Я не знаю. Обо всем.
Он вовсе не хотел, чтобы в его голосе звучало раздражение. Но было так трудно, невозможно объяснить поселку Свит-Эппл, на что похоже такое место, как Лайбрери-хилл. Конечно, он мог удовлетворить ее любопытство по части цвета штор, доставить ей удовольствие хотя бы уже тем, что не забыл ее просьбу, но мысли и его внутренний мир – это было совсем другое, принадлежащее только ему.
Он начал чувствовать легкое, постепенно растущее беспокойство. Как мало он знает по сравнению, например, с Николасом, которому столько же лет! Как будто все время он жил в запертой комнате.
– Говорят, что после работы он принимает белых Пациентов в городе, – заметила Агнес. – Тех, кто не хочет обсуждать очень личные дела с постоянным врачом.
– Я не знаю.
– Я и не думала, что ты знаешь. Все-таки они высокомерные люди, разве не так? Они и им подобные.
– Со мной они не высокомерны.
Тем не менее были вещи, которые он постыдился бы им показывать. Не бедность, не простой дом – такого тщеславия в нем не было, а нечто другое: невежество.
На ночь Агнес плотно закрывала окна. На каждом стекле она нарисовала красный крест. С раннего детства он знал, что эти знаки не давали вампирам забираться в дом и высасывать кровь у спящих людей.
– Иногда они летают над деревьями, – предостерегала его Агнес. – Их можно принять за летучих мышей. Они особенно опасны для младенцев.
Когда Патрику было лет девять, он понял, что все это совершенная чепуха. Из-за этого они даже поссорились.
– Ты считаешь себя слишком умным, чтобы слушать, что я тебе говорю, да? – бранила она его. – Много о себе думаешь!
Потом она приходила, гладила его по голове. Так всегда бывало после ее вспышек гнева.
– Ладно-ладно, может, все это и неправда. А вдруг нет? Как можно быть уверенным?
Патрик почувствовал бы неловкость, узнай Мибейны о подобных суевериях.
Но странно, некоторые слова доктора он не решился бы пересказать Агнес.
– Моя прапрабабушка была рабыней в семье Фрэнсисов, – в какой-то из дней начал рассказывать доктор. – На другом конце острова есть старое имение – Элевтера. Детали, конечно, стерлись со временем. Все, что я знаю, это то, что ее звали Кьюпид, а ее отцом был сын или племянник из этой семьи. Происходило это в конце восемнадцатого века. Она должно быть была очень красивой девушкой. Белых женщин тогда здесь было мало, вы знаете, и жизнь была очень скучной. Поэтому белые хозяева брали себе рабынь и, естественно, выбирали самых красивых и здоровых. Иногда между ними возникало чувство. Тогда хозяин покупал женщине драгоценности, одевал ее в кружева и атлас. Если у них были дети, он давал им свободу. Кстати, считалось неприличным поступить по-другому. Некоторые из этих отцов были щедры на деньги, землю, давали детям образование. И что мы имеем теперь, спустя сто лет? Темнокожий класс. Темный, менее темный, почти светлый, – доктор иронически усмехнулся. – Почти светлые даже удостаиваются чести – к ним обращаются мистер и миссис. Что ж, это, во всяком случае, объясняет, почему кожа тех, кто сегодня работает на сахарных плантациях, черна, как уголь, – добавил он насмешливым тоном, – почему меня приглашают на чай в губернаторский дом. Не на маленькие обеды в узком кругу, обратите внимание, нет. Но если вы в правительстве, вы достаточно хороши, как и любой другой. Да, когда начинаешь об этом размышлять, то видишь, что все связано с рождением.
Патрик молчал. Взрослые не говорят с детьми о «постели». По крайней мере, Агнес не говорила. И задала бы ему взбучку, если бы он попробовал. Она называла это «грязные разговоры».
– Цвет, – подвел итог доктор, – мы все время думаем о нем, не так ли? Даже если мы не хотим это признать.
– Я не думаю об этом, – кривя душой ответил Патрик.
– Я не верю.
– Дома мы никогда не говорим об этом.
– Вот именно, но не пытайся меня убедить, что сам ты об этом не думаешь. Ты светлее нас всех.
Конечно, он думал об этом даже больше, чем осознавал. Просто это все время витало в воздухе. Когда он смотрел на класс и видел, что черты его лица ничем не отличаются от черт белых мальчиков, и только
