Позже Фрэнсис спросил:
– Кто была та цветная женщина, что приходила к тебе сегодня днем? Я проходил мимо твоей комнаты, когда шел наверх.
– Моя няня. Так, наверное, можно назвать ее.
– С Сен-Фелиса? А что она здесь делала?
– Кажется, ее двоюродная сестра работает где-то рядом.
– Я написал о Сен-Фелисе по экономике, я тебе не говорил? О ценах на сахар и о конкуренции со свекловичным сахаром из Европы. Все так удивляются, даже мой учитель, когда я говорю им, что моя мама родом с Сен-Фелиса.
– В этом нет ничего особенного, – спокойно сказала Тереза.
– Они наверное думают, что там до сих пор есть пираты, вулканы. Но, ты знаешь, когда я читал дневник первого Франсуа, я просто замирал, правда.
Правда – модное в этом году в школе словечко. Еще детская непосредственность Фрэнсиса, его невинное хвастовство успехами в баскетболе и в то же время две параллельные морщинки, прочертившие лоб, глубоко тронули ее. Ей захотелось поддержать этот порыв.
– Полагаю, они к тому же считают нас сахарными миллионерами?
– Да, конечно! А еще, – застенчиво добавил Фрэнсис, – их очень интересует секс между людьми с разным цветом кожи, – он засмеялся. – Я говорю им, что мы все белые, в нашей семье нет ничего такого.
Она сцепила руки на коленях, затем положила их на туалетный столик между гребней и коробочек с пудрой.
– Я собираюсь когда-нибудь поехать туда, даже если ты сама не захочешь…
– Это не так романтично, как тебе кажется. Ты будешь разочарован, – и мягко, – тебе лучше подумать о поступлении в Амхерст, если ты не передумал.
– Я поступлю, не волнуйся, – произнес Фрэнсис, улыбаясь упрямой, очаровательной улыбкой своего отца.
Он задумчиво посмотрел на мать:
– Говорят, что ты изводишь себя.
– Кто говорит?
– Ну, друзья, папины родственники и даже прислуга.
– Они считают, что мне следует отправить Маргарет в специальное учреждение.
– Это же школа, особая школа, – тихо проговорил он, опустив глаза.
– Как я хочу, чтобы они оставили меня в покое! – закричала она.
– Некоторые говорят, что ты как будто наказываешь себя, – встревоженно сказал мальчик.
– Наказываю себя? За что, например?
– Не знаю, мама. Наказание, так она сказала Агнес.
– Меня попросил поговорить с тобой папа, потому что ты не хочешь его слушать, – теперь Фрэнсис поднял глаза. Чистые, красивые, добрые глаза, единственные в мире, которые говорят с ней. – Я сказал, что поговорю, но вряд ли будет толк. Я сказал ему, что ты не можешь бросить такого ребенка. Это не ее вина, что она родилась такой.
– Ты тоже так думаешь, – пробормотала она.
– Я думаю, что для тебя было бы легче, если бы ее отослали куда-нибудь. Многие так бы и сделали, но не ты. Ты не сможешь поступить так со своим собственным ребенком.
Какой ад царит в ее сердце! И она отвернулась, чтобы он не прочитал это по ее лицу.
– Я приведу Маргарет наверх?
– Да, пожалуйста.
Она с отчаянием оглядела комнату, в которую, как и во весь дом, она вложила свою любовь, населила дорогими сердцу, знакомыми вещами: старый, потрепанный медведь Фрэнсиса на комоде, фотография девочек в нарядных платьях, полка с книгами по садоводству. Но сегодня она не приносила ей успокоения. Мрачная, чужая, комната словно раздвигалась, стены исчезали, впуская вселенский холод…
– Мама? – это Маргарет у двери.
– Что, дорогая?
– Я не хочу ложиться спать, – слабый, беспомощный рот кривится от подступающего плача.
– Я сначала почитаю тебе.
– Нет, Фрэнсис почитает! – и большая девочка, ростом почти с брата, топнула ногой.
Ценой огромного усилия, Ти сдержалась. С помощью Фрэнсиса, по крайней мере, будет легче уложить ее сегодня вечером.
– Пойдем, Маргарет, милая, – и беря девочку за руку, она благодарно улыбнулась сыну. – Я не представляю, что бы я без тебя делала.
