освещение. Он был специалистом, серьезный рыжий парень. Он завел дружбу с черными, с рабочим классом, произнес несколько речей. Достаточно безобидный. Однажды ночью какая-то шайка избила его. После этого от него быстро избавились, отправили назад в Англию. И кто, вы думаете, радовался больше всех, кто стоял за этим?
– Землевладельцы, естественно?
– Конечно, землевладельцы, могущественные семьи, люди, подобные старому Верджилу Фрэнсису. Но только не думайте, что Мибейн и его окружение остались в стороне. Они тоже имеют свой интерес: чем ниже заработная плата, тем больше остается в их карманах.
– Но сейчас пятьдесят девятый год, – с сомнением произнес Патрик, – люди стали думать по-другому. Я знаю, что Николас Мибейн не похож на своего отца, если он такой, как вы говорите.
Портер некоторое время смотрел на него.
– Надеюсь, вы правы. Не знаю. Я что-то распалился. Я не очень-то тактичен, а?
– Не очень, – засмеялся Патрик. Горячность Портера была тем не менее интересной.
– Это все мой язык. Я – самоучка. Читал все подряд. Отец Бейкер помогал мне. Он человек, настоящий человек.
– Несмотря на то, что он белый?
– Несмотря на то, что он белый. Он много думает о вас, между прочим. Он мне говорит…
– Я бы с большим удовольствием послушал вас. О первых профсоюзах. Я ничего о них не знаю.
Портер выглядел польщенным. Он откашлялся.
– Это долгая история. Я постараюсь покороче. Маленькие союзы были еще в конце девяностых годов прошлого века, в основном среди строителей. Но они мало что могли, потому что пикетирование было запрещено законом. Кроме того, профсоюз могли преследовать по суду за ущерб, причиненный забастовкой. Только первая мировая война и Великая депрессия изменили положение вещей. Вы слишком молоды, чтобы помнить кровавые расправы в тридцатых годах. Забастовки и восстания от Тринидада до Сент-Люсии, от шахтеров до рабочих на сахарных плантациях. Медленный, медленный процесс. И только рабочее движение может изменить что-то кардинальным образом, запомните это.
Слушая Портера, Патрик невольно вспомнил свои детские годы, Свит-Эппл и восьмилетних мальчиков, работающих на сахарном тростнике. А теперь Галли, где у детей нет обуви, а вместо ланча они приносят хлеб с топленым свиным жиром.
– Но когда будет введено федеративное устройство, – сказал он, – оно принесет с собой экономический прогресс. Вы обвиняете доктора Мибейна, и я понимаю, о чем вы говорите, но, вместе с тем, именно такие, как он, несут большие перемены. С крушением колониального управления придет конец и социальной несправедливости. Так должно быть.
– Может быть, может быть. О, я вовсе не хочу, чтобы вы считали меня предубежденным против тех, у кого есть деньги или кожа светлее, чем у меня. Я не буду об этом говорить. Я просто боюсь, что политическая независимость всего лишь сменит один правящий класс на другой, рабочим же лучше не станет. Или станет не намного лучше.
Скрипнула калитка. В сиянии пятичасового солнца Патрик смог увидеть только высокий, стройный силуэт, без сомнения женский, идущий к ним по дорожке.
– Опять митингуешь, па? Я услышала тебя еще от того угла.
– Иди в тень, а то глаза режет от солнца. Это Патрик Курсон, друг отца Бейкера. Моя дочь Диззи. Я сказал, что она терпеть не может это имя. Она любит, чтобы ее называли Дезире.
– Почему нет? Ведь меня так назвали. Девушка выложила на стол свертки.
– Что же ты принесла сегодня? – поинтересовался Портер.
– Тарелки. Набор тарелок.
– Боже мой! Ты просто возвращаешь им всю свою зарплату! – это был упрек, хотя и мягкий.
– Тарелки нам нужны. Старые – просто позор. А эти – второго сорта, но по виду не скажешь.
– Я-то уж точно!
Она придвинула коробку и достала чашку:
– Вот! Разве не милая?
Патрик не смотрел на чашку. Он смотрел на лицо, самое красивое из когда-нибудь им виденных. Классическое лицо с губами тонкой лепки, большими глазами и аккуратным аристократическим носом. Кожа ее была цвета эбенового дерева. На ней была красная блузка и белая юбка. Серебряная цепочка охватывала ее запястье. От какого-то непонятного чувства у Патрика заныла грудь. Потом он понял, что просто испугался, что она может исчезнуть так же легко и быстро, как появилась.
В эти несколько секунд что-то изменилось в нем.
– Мой отец замучил вас? – повернулась она к нему.
– Нет, нет, что вы. Мне было очень хорошо. Какой неловкий ответ, когда он способен на гораздо большее! Ее красота лишила его дара речи.
– Почему ты не приглашаешь мистера Курсона поужинать с нами? – спросил Портер.
– Патрик. Пожалуйста, называйте меня Патрик.
– Значит, Патрик. Вы приглашены, – сказала Дезире. – Через полчаса все будет готово.
На стол в передней комнате были поставлены новые тарелки. Цветы гибискуса, светло-вишневые и желтые, плавали в хрустальной вазе. Он обратил внимание, что ваза была очень тонкой работы.
