– У меня сто вопросов, но в данный момент я наслаждаюсь рыбой.
… но, естественно, это было невозможно. И поэтому он женился на мне.
– Полагаю, вы путешествовали? – спросил он.
– Мы ездили за границу в свадебное путешествие. Лионель серьезно относится к работе, поэтому мы нечасто уезжаем в отдаленные края.
– А вы не чувствуете, что вам чего-то не хватает, что остров ограничивает вас?
– Нет. Люди в больших городах любят говорить о своей насыщенной жизни – концерты, балеты, театры, а станешь расспрашивать – никуда-то они не ходят. У меня есть коллекция записей – это моя главная причуда – и хорошее пианино. С книгами труднее. Книжный магазин у нас маленький, книги надо заказывать. Ждешь целую вечность.
– Был бы рад прислать вам книг, когда вернусь домой. Или, – поправил он себя, – это сделает Марджори, если вы дадите список.
– Очень мило с вашей стороны.
– Расскажите, чем вы занимаетесь, помимо чтения, игры на фортепиано, лошадей и… семейной консультации, так, кажется?
– Вы не смеетесь надо мной?
– Почему я должен смеяться?
– Некоторые смеются, вы знаете. Меня считают эксцентричной. Непрактичной, – она подперла подбородок руками, ногти у нее были недлинные, покрытые эмалью. – Но сама я считаю себя очень практичной. Вы видели, как живут здесь люди; если даже не брать моральный аспект, неразумно оставлять все, как есть. Наступит день, когда они просто не захотят мириться с существующими условиями. Такие, как Лионель, хотят, чтобы ничего не менялось, но даже ребенок понимает, что это невозможно.
– Что вы предлагаете?
– Мирно и постепенно изменять настоящее положение вещей. Нам нужны школы. Легкая промышленность и новые рабочие места. Жилищное строительство. Настоящая больница. Я пыталась убедить Лионеля начать строительство дороги. У него достаточно денег, вложенных в отели на Ямайке и Барбадосе. Он может осуществить это.
– Но не стал?
– Он дает обещания и ничего не делает. Как правительство.
– Вы чувствуете себя неудовлетворенной.
– Да. Вот почему я занялась общественной деятельностью.
Я чувствую, что должна что-нибудь делать. Учу родителей, как кормить детей. Занимаюсь трудными детьми. Они называют их «плохими», но все из-за того, что они растут без отцов.
Ее глаза собирали свет, словно призмы. Свет пробивался сквозь листву, и они меняли цвет от фиалкового до коричневого, а потом – от темного до пронзительно голубого.
– Мы также, – она смотрела прямо на Фрэнсиса, – учим их, как больше не иметь детей.
– Контроль над рождаемостью?
– Да. Вы не одобряете?
– Если люди не хотят детей, они не должны их рожать. Для блага детей, по крайней мере.
– Некоторые, и черные, и белые, просто в ярости. Они говорят, что я учу этому, потому что сама не могу иметь детей.
– Это злоба и глупость.
– Ужасно хотеть ребенка и не иметь его, – тихо сказала она, – но хуже, когда у тебя шестеро, которых ты не можешь накормить и одеть, – она поднялась. – Вы закончили? У вас еще есть дела, и у меня тоже.
Они подошли к его машине.
– Вы знаете, – сказал он, берясь за ручку дверцы, – у меня странное ощущение, что я здесь уже был.
– Deja vu. Бывает.
– Я всегда очень чувствителен к окружающему меня: комнатам, домам, улицам. И не потому, что они красивы или значимы. Я бывал в прекраснейших местах, которые оставили меня равнодушным, и где, я знаю, я был бы несчастлив. Но я шел по улице в маленьком городке и радость наполняла меня.
– Вы чувствуете это здесь? Радость?
– Да. Нелепо, учитывая, что я ничего не знаю о здешних местах.
– Эти места могут быть жестокими. Нужно очень любить их, чтобы примириться с этим.
– Вы говорили совсем другое, когда рассказывали о карнавале и музыке.
– У медали две стороны, – ответила она.
Со мной, определенно, творится что-то странное, думал он.
– Не уверена, что Марджори понравилось бы здесь, – сказала Кэт, – она городской житель.
Он подвел черту:
