вновь поднимался. Сколько же лет ему было: девять, десять? Руки и ноги его были привязаны к дереву. Патрик протер глаза – не сон ли это – и вышел из машины.
– Что такое? Что случилось? – крикнул он. У мальчика уже не было сил плакать, губы его кровоточили: он пытался разорвать зубами стягивающие его крепкие потрепанные веревки.
Патрик опустился на колени и разрезал ножиком веревки. Он взял ребенка на руки. Мальчик намочил штанишки. Его темная курчавая головка вспотела. Патрик прижал его к себе.
– Кто ты? Откуда? Кто это сделал?
Мальчик пытался вырваться, может быть, из боязни опять быть пойманным. Патрик отпустил его.
– Скажи мне, скажи! – прошептал он. – Как тебя зовут?
– Билл. Я хочу пить. Я хочу есть, – он не плакал.
– Садись в машину, Билл. Мы отыщем место, где можно поесть – и накормим тебя.
Мальчик сел рядом с Патриком. Так он и сидел молча, неестественно выпрямив спину, сжав кулачки на коленях. Понятнее, да и естественнее, если бы у него была истерика, мне трудно судить, подумал Патрик, я же не психолог.
– Кто это сделал, Билл? – тихо спросил он мальчика.
– Берт.
– Кто такой Берт?
– Он живет, где и я. Берт.
– Ты живешь с матерью, – Патрик колебался, – и с отцом?
– У меня нет ни матери ни отца.
– С бабушкой? – Семьи, где детей воспитывали бабушки, были довольно распространенным явлением.
– Нет, она умерла.
– А есть у тебя братья, сестры? С кем ты живешь?
– Был у меня дядя, но он сбежал со всеми моими вещами.
– Сбежал? А какие вещи, Билл?
– У меня были котелки. А бабушка оставила мне двух ослов. Он украл их, продал и уехал отсюда.
– Понятно, – сказал Патрик. Это была обычная история брошенного ребенка, может быть, только более трагичная, чем остальные.
– Мистер, я хочу есть.
– Можешь звать меня мистер Курсон. Нет, – он посмотрел на грязные маленькие кулачки, словно бросающие вызов бесчувственному миру, и продолжал, – нет, послушай, что я тебе скажу. Зови меня дядя Патрик. Сегодня я буду твоим дядей, хорошим дядей. А вот и магазин. Я куплю что-нибудь поесть.
В магазине, вернее, в комнате в покосившемся доме, было несколько полок, на которых стояли консервы, мешки с рисом и мукой и всякая всячина. Он купил плитку шоколада, бананы и банку содовой.
– Конечно, не самый лучший завтрак, – сказал он с напускной бодростью, – но червячка ты заморишь, пока не найдем, где можно подкрепиться поосновательнее.
Билл ел жадно. Патрик подождал, пока он поест и начал опять задавать вопросы.
– А теперь скажи мне, где ты живешь, Билл. Я отвезу тебя домой. Мне хотелось бы задать там пару вопросов, – угрюмо сказал Патрик.
– Делисия. Там я живу.
– Делисия! Раньше надо было спрашивать! Правда, Билл?
Они ехали в противоположном направлении. Уж сегодня он точно не попадет в Элевтеру! Но сначала – самое важное, остальное – потом! Он развернул машину на проселочную дорогу, как раз неподалеку от того места, где он увидел Билла. Я мог бы и раньше догадаться, раздраженно подумал Патрик.
– Надо будет помазать тебе руки и ноги. Очень больно?
– Да нет, не очень, – ответил Билл.
Он слишком напуган, а может быть, устал, подумал Патрик. К горлу подкатила волна жалости к мальчику и ненависти к его мучителям.
Делисия. Теперь он вспомнил, что когда-то бывал там. Дикое место, скопление убогих хижин и влажные банановые заросли. Он мог бы описать все это. Он остановился там, где показал Билл. Это была земля сильных, преданных, добросовестных женщин. Они проводили здесь лучшие годы своей жизни, старились, умирали. Заботились о детях своих сыновей и дочерей, которые покидали остров в поисках работы и редко возвращались назад. А если и возвращались, то забирали двух-трех детей, а остальные жили здесь, на острове. «Забредали» и оставались жить здесь и мужчины. И жили долго. И заводили семью и детей, и бросали их! А те, кто оставался, признавали лишь суровую палочную дисциплину. А в лучшем случае забывали и не замечали своих и чужих детей. Жалкое, убогое местечко, не сравнить со Свит-Эппл. Ведь бедность, как и богатство, имеет разные уровни и степени: бедный, нищий, наибеднейший. Делисия была наибеднейшей деревней.
Полуголые дети, одетые лишь в рубашки, возились во дворе с собаками и пасущимися козами. Пять или шесть женщин сидели на траве возле каменной жаровни и ели плоды хлебного дерева с соленой свининой прямо из котелка. Они повернулись и посмотрели на приближающегося к ним Патрика.
