не без устроителей конкурса. Про Иванова шепнули на ухо: «Отец живет в Штатах, миллиардер. Если понравишься ему, будешь жить как королева».
И сказка о богатом отце ее не пленила, и предложение Иванова покататься на автомобиле она отвергла. Иванов не настаивал, был вежлив, не назойлив, предложил сходить с ним в кино.
Встретились в скверике возле памятника Пушкину, — тут же рядом самая лживая из всех газет «Известия» и лучший в Москве кинотеатр «Россия». Словно из-под земли выскочил человек с билетами. И шофер был тут же, рядом. Иванов сказал им: «Закажите столик в театральном кафе».
Смотрели фильм. Иванов сидел смирно, руки не распускал, не цеплялся, и это тоже понравилось Нине. «Или он так скромен, — думала о нем, — или это рассчитанный ход».
Вышли из кинотеатра, и ему на ухо что-то шепнул тот же человек, что принес билеты. Иванов кивнул и предложил Нине поужинать.
Стол был накрыт, — в углу, под пальмой, и рядом стоял официант. Иванов подставил стул Нине. Ели вдвоем, никто им не мешал, и блюд было много, все самые изысканные, дорогие. Холодные закуски, рыба, салаты, икра, язык в желе. Золотом отливали ломтики ананасов, лимона, кисти винограда.
И вина были разные. Иванов спрашивал, что Нина будет пить. Она ответила: «Ничего. Совсем ничего. Я не научилась пить и не желаю учиться».
Настаивать не стал. И сам выпил самую малость. Был вечер, на улицах Москвы горели огни. Иванов попросил разрешения проводить ее, — Нина разрешила.
Подходя к гостинице, думала: «Сейчас увяжется за мной. Все такие, знаю их нравы». Но Иванов в вестибюле стал прощаться. Попросил номер телефона и адрес в Елабуге, тихо проговорил: «Если будете прятаться, найду вас. Вы мне нужны, непременно найду».
Не сразу ушел. Держал руку девушки, говорил: «А эти… которых вы боитесь… — их и надо бояться. Слякоть они, — не люди! Слякоть!» — повторил с нажимом и поклонился. И ушел.
Потом звонил. Приезжал. И Нина доверилась, — села в автомобиль. Катались по Москве. Подъезжали к университету, стояли на Воробьевых горах, откуда открывалась панорама Москвы. «Здесь Герцен и Огарев, — рассказывал Иванов, — давали клятву посвятить свою жизнь России, Родине. Я тоже люблю Россию, — не веришь?..» Нина улыбалась. Почему она должна ему не верить? Россию любят все, и она любит, но только никогда об этом не говорит. А он говорит и еще спрашивает, верит ли она ему. «Странный», — думала тогда Нина. Впрочем, далеко ее мысли не заходили. Иванов вежлив, корректен. Он, кажется, влюблен в нее.
Однажды спросила: «А правда, что ты наследник миллиардера?» — «Кто тебе сказал?» — «Сказали».
Иванов не ответил по существу, а немного спустя проговорил: «Деньги, это, конечно, вещь, но хорошо, если любят человека, а не деньги».
Нина чувствовала, как краска стыда заливает ее щеки. Решила выбраться из неловкого положения. «Не знаю, что такое миллиард». — «В школе тебя учили считать?» — «Учили, но вообразить не могу». — «И не надо воображать. Вообще, лучше, если о деньгах не думают. Я заметил одну такую вещь: если человек глупый и пустой, он больше думает о деньгах. А отец мой, когда я еще был маленький, сказал: «Кто много думает о деньгах, тот их не имеет. О деньгах не надо думать, их надо делать»». — «Делать? — спросила Нина. — Это значит, работать на заводе, в колхозе, — я так понимаю?» Иванов качал головой и улыбался: «Так, так. Наверное, так». Думал он о другом, но о чем — Нина не узнала.
И еще он рассказывал, что отца его не поняли здесь, в России, о нем стали писать гадости в газетах, отец бросил должность и уехал за границу. «Он и меня зовет туда!» Повернулся к Нине, посмотрел ей в глаза: «Ты бы хотела поехать за границу?» Нина пожала плечами: «Не знаю. Если не навсегда, то может быть… Это ведь интересно — посмотреть другие страны».
Месяц Иванов ухаживал за Ниной, на машине ездили в Елабугу, — там Иванов купил родителям Нины кирпичный двухэтажный дом с большим садом, там в церкви они и обвенчались.
И потом все шло хорошо, — они жили на даче недалеко от лавры, до тех пор пока в окружении Иванова не стали появляться те же самые наглые, противные типы, которых Нинель, — ее так теперь называл муж, — встречала на телевидении и в комиссиях по организации конкурса красоты и которых сам же Иванов называл подонками, говорил о них «слякоть». Слякоть эта все больше налипала на Иванова и на все, что его окружало, и Нина поняла, что другого-то мира у Иванова и нет.
Началась полоса отчуждения.
Вспомнила об этом Нина, лежа в ванне, оглядывая немудреные предметы туалета, тесовые стены, — мир, так не походивший на тот, ивановский, и такой близкий, родной, хорошо знакомый с детства и юности.
Еще и еще благодарила судьбу, которая свела ее с Анютой. С ней так тепло, надежно и покойно.
Они хоть и спали ночью всего два-три часа, и надо бы им отдохнуть, но Анюта ждала Олега, а Нина была взволнована новой обстановкой, долго беседовала с Евгением Владимировичем, — он поразил ее своеобычным и метким анализом происходящих в стране событий. Сказал: «Для меня была Россия — держава и остается, куда она денется, а этих американских мальчиков, что забежали в Кремль, — их скоро, как говорит бабушка Анфиса, пымают и — на Колыму, — туда, где наш казак Семен Дежнев земли новые открывал».
Пришел Олег. И Нина, подавая, ему руку, сказала:
— Мы знакомы! В ювелирном магазине вас видела… Про себя же в первую минуту подумала: «Ба! Тот амбал…». Но как только Олег улыбнулся и наклонился в почтительной позе, засомневалась: «На охранника не похож. В церкви спал, — не батюшка ли?» Олег докладывал Анне о делах:
— В церкви работают шесть человек, трудимся в две смены. Плотника и печника посылал в медпункт, — стекла вставили, двери заменили, печки поправили. И в школу дров завезли.
Теперь о книжке. Ее в Самаре, Челябинске и Сибири издают. Я юриста нанял, он денежные дела ведет.
Нина слушала, как завороженная, она лишь сейчас поняла, что можно делать с большими деньгами, но, конечно же, с чистыми, «отмытыми», как говорят в окружении Иванова. Но она еще не знала главного, и об этом главном Олег заговорил с гордостью:
— Поздравляю тебя, Аннушка: ты у нас фабрикант, владеешь двумя заводами — кирпичным и лесопильным. Оба на полную мощность заработали, и хотя прибыль пока небольшая, но больницу мы на нее обустроили. Кирпичи и доски по всем станицам и хуторам в районе развозят. На кирпичном заводе два КамАЗа приобрели, а на лесопилке — КамАЗ с прицепом. В день по два-три рейса делают. Этак, если с год поработаем, сотни новых домов, ферм, скотных дворов построим. И прибыль, конечно, наладим. Дай нам развернуться. Через год-другой мы твои затраты все вернем…
Что-то большое и важное поднималось в душе Нины. Ей и самой бы хотелось поработать и в церкви, и в школе, и в сельской больнице. Вспомнила и о своих собственных деньгах, — о тех, что Иванов давал ей на расходы. Тоже немалых! В иной месяц по пятьсот-шестьсот долларов тратила. Вот если бы на рубли их перевести да пустить на дело! Но тут сразу же обжигала мысль: «Деньги грязные! Их происхождение неведомо. Что скажут люди, если пять-десять тысяч долларов пожертвуешь на детские ясли, на школу, больницу?.. Прокурор вызовет, следователь займется».
И при этих мыслях Нина сникала, словно под холодным душем съеживалась. Нет у нее и Иванова книги, которая бы как на крыльях несла человека по жизни, — нет славы, людской молвы, какая идет по Дону вот о ней, о молодой казачке Анне Ворониной.
В открытую форточку как-то вдруг ворвался звук, похожий на гул самолета.
— Сергей мчит из района, — сказал Олег.
— Сергей?.. На чем? Уж не на вертолете ли?
— Катер у него такой, на реактивном ходу. Турбину вместо двигателя поставил.
Анюта схватила за руку Нину, побежали на берег. Встали на камень, смотрели на пролетающий мимо них катер. Анна махала платком, и Сергей увидел ее, поднял руку и круто развернул катер, — белый пенный шлейф изогнулся за кормой. Сергей причалил, замахал рукой: дескать, спускайтесь. И Анюта, увлекая Нину, побежала по тропинке к реке.
Сергей в форме милицейского капитана подавал девушкам руку, и они вскакивали на борт, усаживались на заднем сиденье, перед которым полукругом возвышался защитный козырек. На носу катера
